Былого слышу шаг
Шрифт:
И, казалось бы, совсем непосредственно на наши раздумья отвечает Н. К. Крупская. «Понять Ильича как человека, — пишет Надежда Константиновна, — значит глубже, лучше понять, что такое строительство социализма, значит почувствовать облик человека социали-^ стического строя».
Выходит, что понять Ленина — это понять и почувствовать самих себя? А вместе с тем не от нашей же жизни, а от дел и предначертаний революционеров-демократов надо идти к симбирскому юноше Владимиру Ульянову, читающему Чернышевского. «Все напечатанное в «Современнике» я прочитал до последней строчки, и не один раз», — скажет он позже. Герои Чернышевского были для него жизненным примером. Он не раз, очевидно, обращался к ним, обдумывая
Понять Ленина — это погрузиться во времена революции, почувствовать неповторимость эпохи не только в ее исторических свершениях, но и в самых обыденных, самых незначительных, казалось бы, мазках. В адрес Ленина приходит телеграмма из Липецка, от служащих Юго-Восточной железной дороги — просят разрешить им поставить иконы накануне пасхи на вокзале и в служебных помещениях. Владимир Ильич пишет, словно продолжая еще раздумывать: «По-моему, на вокзале нельзя». Но и сам еще не успел отвыкнуть от привычного календаря, поэтому указывает в расписке: «Отчет получил. Ленин… Пятница, перед пасхой 1919».
Но это все уже в прошлом. А Надежда Константиновна пишет, что понять Ильича как человека — это понять глубже, что такое строительство социализма, почувствовать облик человека социалистического строя…
Силой своих идейных убеждений и благородством целей, свободой от материальных предрассудков и размахом интеллекта Ленин был и остается человеком из будущего. Подумайте, как грандиозно изменились за последние полвека наши представления о человеческих возможностях, давно и многократно перекрыты все мыслимые, да и немыслимые рекорды. С непостижимой стремительностью раздвигаются рамки информации, доступной человеку. Наши дети все решительнее, а главное, все раньше, нередко вызывая у нас этим тревогу, начинают ориентироваться в мире науки. Между тем ленинский интеллект, объем прочитанного Владимиром Ильичем, запас знаний, которыми он располагал, — и сегодня остается практически недостижимым. И сегодня нельзя не поразиться, что в томах Полного собрания сочинений В. И. Ленина упоминается свыше 16 тысяч книг, брошюр, статей, периодических изданий, документов и других источников. К тому же источники эти — на 20 различных языках.
Понять Владимира Ильича как человека — это представить себе личность, неотделимую от наших дел, от коммунистического строительства, которое мы ведем, осуществляя свободное развитие всех и каждого. Чем больше проходит времени, тем ближе нам облик Ленина-человека. Наше развитие движется от веры к знаниям, от аксиом — к теоремам, от преклонения перед Лениным — к осознанию значения совершенного им. И в стране, где открылись перед людьми мир книги и вселенная знаний, образ Ленина становится все ближе, понятнее. В конце концов, та же скромность в быту Владимира Ильича, очевидно, скорее всего поражает тех людей, кому малознакомы радости духовной жизни, а отказ от возможного обладания вещами был бы действительно подвигом…
Старейший деятель революционного движения М. С. Ольминский пишет: «Познать В. И. Ленина для нас означает познать самих себя», видя в этом «законное оправдание нашего интереса» к ленинской личности. Но отчего потребовалось Михаилу Степановичу подыскивать оправдание, да еще «законное», как подчеркивает он, для нашего, казалось бы, столь естественного интереса к личности Владимира Ильича?
Ольминский считает необходимым изучение всего, что раскрывает нам ленинскую личность, постольку, поскольку это содействует воспитанию новых поколений коммунистов. «Чем больше сделаем мы для ее изучения, тем больше двинем вперед знание истории нашей партии и понимание источника наших успехов
Вместе с тем Михаил Степанович сознает, что писать о Ленине, вспоминать о нем можно лишь по-ленински, в точном соответствии с теми представлениями о роли личности в истории, которых (всегда так четко придерживался Владимир Ильич. Нельзя переступать грань реального, за которой вздымается фигура сверхчеловека, — над ним всегда и от души потешался Владимир Ильич.
Но как почувствовать вовремя эту грань, как не допустить нескромности в разговоре о таком скромном человеке, каким был Ленин? О Владимире Ильиче писали и пишут тысячи и тысячи авторов, каждый по-своему решает эти вопросы — кто более, а кто менее успешно. Камертоном же для всех нас могут служить слова Крупской. Они передают то исключительное напряжение духа, в котором находилась Надежда Константиновна, работая над записками о Владимире Ильиче.
«У меня странное чувство бывает, когда я пишу свои воспоминания. С одной стороны, мне кажется, что я должна рассказать рабочим, молодежи все, что помню об Ильиче, а иногда у меня шевелится такое чувство, что Ильич, может быть, был бы недоволен моими воспоминаниями, он так мало говорил о себе».
Репортаж из года восемнадцатого
ПЕРЕДЫШКА
Ленин любил подняться на стены Кремля, взглянуть отсюда на Москву.
Весной восемнадцатого, приехав в Кремль, дважды обошел все стены — совершил долгий путь по этому удивительному проспекту истории государства Российского.
И в день первого советского праздника — 1 Мая восемнадцатого года — с кремлевской стены всматривался в колонны демонстрантов, в город, перепоясанный красными, упругими на ветру полотнищами, а кое-где прикрытый черным крепом — память о героях и мучениках русской революции.
Здесь все в том же восемнадцатом году встречал ранний июльский рассвет. Видел с кремлевской стены, как светлело небо над Замоскворечьем. В робкую свежесть занимавшегося жаркого дня все ощутимей вплеталась пороховая горечь. Уже повсюду была передана ленинская телефонограмма: «Разбитые банды восставших против Советской власти левых эсеров разбегаются по окрестностям. Убегают вожди всей этой авантюры. Принять все меры к поимке и задержанию дерзнувших восстать против Советской власти. Задерживать все автомобили. Везде опустить шлагбаумы на шоссе». Мятеж был подавлен, и затихающим эхом недавней пальбы раздавались кое-где выстрелы.
Любил подняться на стены Кремля, взглянуть отсюда на Москву. Всегда холодная изнутри, старая кирпичная кладка башни. Быть может, это и есть леденящий полумрак минувшего. Стертые ступени, ведущие вверх, а над головой — квадрат неба весенней голубизны… И начинает казаться, что из прошлого поднимаешься к настоящему, продолжая восхождение предшествующих поколении. Плиты старой лестницы или ступени истории перед тобой?..
Ступень за ступенью, и ты выходишь из Сенатской башни в широкий разлет кремлевской стены; здесь не то что часовой — колесница пройдет, ни за что не задевая.
Непривычно, по-иному смотрится город с Угловой Арсенальной, или, как называют ее иногда, Собакиной башни. Словно с неба спущенные огромные прямоугольники зданий скрывают в тени старую Москву. Колышущимся под ветром костром предстает могила Неизвестного солдата, когда смотришь на нее сверху. С Троицкой башни как на ладони видна теснота Калининского проспекта в его старой, не разнесенной от края и до края Воздвиженской части. Вытянулся плоский корпус Ленинской библиотеки, а подле него — затейливая роскошь бывшего Румянцевского музея. С высоты Боровицкой башни открывается Москва-река и невиданные прежде городские просторы.