Бысса. Лавровы. Про любовь. Отчет о творческой командировке
Шрифт:
Дядя Гоша смеется от досады за тёлок и выдает целую тираду:
– Сиди уже, репа распаренная, сам снесу сейчас.
То, что он такую длинную фразу сумел округлить, а не рубить кусками как обычно, кажется невероятным. Объяснение одно: забыл ведь совсем про тёлок-то! После телок – дров подколол, отнес в избу, в зимнюю кухню, где тётя Паша уже вовсю раскрывала-накрывала круглый стол. Сели поужинать.
– Вкусно, Гоня? – спрашивает тётя Паша.
– Ага! – улыбается дядя Гоша.
– Ну и молодец! Пока не спросишь, и ответа не дождешься. Да, Гоня? Здорово это, когда сзади ума больше, чем спереди? Цветики-цветочки. Цветы я любила. Я их даже на клумбе выращивала. Помнишь ли, Гоня? Так вы с матерью на меня тогда: «Огород, забот полон рот, а она – цветы!» Так я эти гладиолусы ночами высаживала. Чтобы вы не знали – не видели. А там камни одни на дворе. Мы же дом поднимали. Так весь грунт в камнях был. Работящие…
– А сосед вон в сарае своем: стук да стук. Тут у них все работы стоят – а он там делает че-то. Никому не показывает. Зайдем с соседкой – ничего нет, ничего не найдем. Доски и доски. А он прятал. А потом как всё-то вынес, да как набил всякие наличники да украшения в одночасье: и на крышу, и на окна, и на дверь, на кухню, на сарай – так и радостно стало на дворе. Так и осветилось. Будто кино какое. Порадовал! А тоже – про любовь ни словечка. Тоже молчун.
– У-у! Пахнет. Как! – морщится дядя Гоша от самогонки.
– А ты думал! Я всю жизнь тебя такого пронюхала. До самой до старости. Только вонючий в любви и объяснялся. Как насосется – так и лезет. Вот я теперь, Гоня, выпью, чесноку с капустой поем да еще и руки вымажу. Нюхай! Тоже полезу к тебе в постель. Трезвенник! А раньше-то было! Папаша зовет его бывало: «Иди, Гоша, выпьем полрюмочки!» А мать: «Да ему это, что слону дробина!» Отец зыркнет не нее: «Ты, старая, толку ни шута не понимаешь. В тако время и наперстку рады». Ну, Гоня и рад. Только мой папаня-то наперсток выпьет и: «Что водке зря пропадать! Давай песни петь! Бывали дни веселые, гулял я, молодец…» А Гоня так рта и не расщепит – хоть бадью в него залей. Древесина ты, Гоня. Сучок! А теперь и того нет.
– Так-так, – соглашается Георгий Порфирьевич. – Теперь. И сучка нет. Восьмой уже. Десяток.
– Ты, Гоня, вспомни, как два рубля на кино истратил. До войны еще. Бабу он в кино сводил. До сих пор забыть не может. Какое кино-то было?
– А не помню.
– Бабу, небось, помнишь?
– Дак знакомая. Одна.
– А часы как она украла в бане? Куда она их спрятала-то, прости Господи?
– Дак выпали. Часы-то. Судили ее.
– Вот до сих пор и забыть не можешь. Страху, небось, натерпелся? Правда, Гоня?
– Дак ты! Репа! Чего?
– А ты, Гоня, мне никакого замечания не делай. Я тебе десять ответов найду. Рыбу-то чистить, али как? В мандирах что ли, прости Господи, приготовить? Окуней-то?
– Так. Давай. Быстрее. Будет.
ГЛАВА 6
15 октября 1988 года, суббота
Тётя Паша:
– На трактористку хотела учиться, но получила отказ. Да еще штраф – 35 трудодней. Бесплатная работа, но на совесть. Потом хвалили: молодец! А в хрущевские времена: план по мясу – забили весь скот. Пошла ругаться в контору:
– А коммунисты что, жопу соломой затыкают?
– Не положено скотину держать!
– Дак у нас только Гоня работает. А я? А детей четверо? Вы – как хотите, коммунисты, а я не коммунист, мясо есть буду! А вы – чего ваша религия приказывает, то и ешьте. И ты, Гоня, коммунист, – слушай своего начальства. Постись! Я сынков своих морить голодом не дам!
Про Гошу: пока не поехал в санаторий, был здоров как бык. Думал, никогда износу не будет. А там давление померяли – 200! Куда, говорят, нам такого больного прислали? Вот и начали лечить. Уже тому лет пять.
Дядя Гоша подтверждает:
– Всё. Так. Лечусь!
Электроэнергии Зейской ГЭС уже не хватает для приисков. Хотят новую. Идут-грядут затопления. Затеют стройку, назад-пятки уже не повернуть!
Февральск. Новый город. Большие каменные дома. Давление на грунт возросло до такой степени, что вода выходит наружу в нижний старый поселок. Там лужи не просыхают все лето. Зараза, дизентерия.
ГЛАВА 7
16 окт. 1988 г., воскресенье
Пожар.
16 октября 1988 года, в воскресенье, солнечным светлым днем к поселку Бысса со стороны Норска по тайге пришел низовой пожар. Очень скоро солнце стало красным через дым. Сгорели несколько стогов сена. Старуха одна плакала – нечем будет скотину кормить зимой. Тушили березовым молодняком. Напластались все вусмерть, но к вечеру огонь одолели.
17 окт. 1988 г., понедельник
А на другой день – снова горит! Тут уже настоящие пожарные приехали на машинах – свою работу выполнять. Началась трудовая неделя…
18 окт. 1988 г., вторник
По утру самосвал привез копну сена. Сгрузили на дворе. Дядя Гоша зовет шофера Анатолия завтракать. Тот интересуется:
– А сто граммов-то у тебя есть?
– Ста. Нету, – роняет Гоша. – Кружка. Будет.
Шофер понимающе ухмыляется. Тётя Паша варганит яичницу с салом. Анатолий махом выпивает кружку браги, и его начинает «корёжить». Он как может, подавляет позывы к рвоте. Глаза наливаются кровью, по щекам бегут слезы. Спина сотрясается в ознобе. Немного отдышавшись, он мужественно протягивает кружку и кивает: повторить! Вторую пьет уже спокойнее. И быстро-быстро делается совсем пьяным. Ругает старателей – за то, что гадят по тайге. Ругает пожары. Вспоминает, как у него удержали червонец за то, якобы, что он свой покос зажег, а из этого вышел пожар всем. Заключает:
Конец ознакомительного фрагмента.