Быт Бога
Шрифт:
Разве есть у меня какая-то дума, знание, догадка?..
О, вроде бы я ко всему и ко всем всерьёз всегда – и от всюду и от всех всегда ухожу.
Не люблю транспарантов, теле и газет: все-то их в миг в этот лапают глазами!..
Люблю – идти, идти – люблю: в ходьбе слышней моё право на одиночество.
Ветер, ветер какой сегодня новый!..
Она – она сегодня ко мне опять заходила. Зашла, вышла. Пусть и так.
Самое великолепное явление природы – счастливая женщина.
Или я, почему-то виноватный сегодня,
Я заслан не в Город и даже не на твёрдую Планету – я сам есть и орган, и город, и планета, – а я заслан в тело, которое почему-то моё.
Побывать, перебыть…
Далось же мне так это: ходил дворами, дворами ходил.
И голова поначалу, было, от этой очевидности закружится.
Увидел я тут, как собаки, метались, замирали, и одна – величиной с кота.
Не хочу я это видеть!..
На фото в киосках теперь запросто могу я видеть: двое – голые и отличаются только тем, чем отличаются, и занимаются они, двое, тем, чем отличаются…
Да не хочу я этого видеть!..
Мир делится не на страны, а на странные души.
Вернее – не на стороны, а на сторонние души.
И бреду, чую, сквозь дымки чужих душ.
И всё я теперь через дворы, всё наискосок, всё – прямо. Даже – сквозь иной дом, который с аркой. То-то, матёрый горожанин.
А поначалу – смех: ходил по улице до перекрестка.
Дойти до угла – до угла дойти так: тарелку – доесть, книгу – дочитать, вуз – окончить, для распределения – жениться, для квартиры – родить, для должности – перевестись, для следующей – вступить в партию, для стажа – терпеть.
Ходить же дворами – быстро и… невидимо.
Встал я тут и загорелся ощутимо…
На обыске недавно – и увидел я на полке корабль, и с парусами… в бутылке… О, в бутылке!..
Раньше бы промолчал, а теперь, во время Крика, всё равно терять нечего, раз уж "ну, теперь – всё!" – и привязался я к хозяину: растворяя, сам жалея об этом, профнапряжение:
–– Как можно было бутылку сделать, изготовить, вылить на корабле, вокруг корабля?..
Хозяин заулыбался, но – со страхом, почему-то ещё и с большими страхом… И он, и "опера" стали вместе – пренебрежительно вместе! – кое-как давать мне понять, что – наоборот, как-то наоборот…
И не сразу я – там, где я, – понял, что это за "наоборот":
–– Корабль собрали… в бутылке?!.. А… зачем?.. Зачем именно в бутылке?.. Ведь в ней… труднее…
…Я не живу в мире, в котором нету меня, меня.
Я не живу в мире, где консервная банка в лесу, окурок на асфальте, избитый ребёнок, обиженный старик, загаженная река, истоптанная луна…
Я знаю лишь про это… Но – я не живу там!..
Потому что – в самом деле не живу.
Увидел я в чёрных вдруг женщин в платках! – Навстречу мне, посягая на меня, они, ругаясь и призывая, быстро шли…
И будто они такие и так – по поводу гроба вчерашнего: вчера у подъезда у одного, тоже так же на меня посягая – чтоб я видел, чтоб видел – крышку красную выставили с лентами с чёрными…
Старушка вон терпела свой горб – всегда-то мне – там, где я, – старухи попадаются! – и дурманяще ясно уверился я, что это ведь… про неё и тот гроб, и те платки!..
…Здание я увидел – и словно бы увидел его вдруг, так как лепетал:
–– Вижу, все ходят по магазинам, по друзьям, по аллеям, а я – хожу по самому себе.
Радостно, было, вспомнил деревню…
Но Отец там однажды, тоже вспоминалось, сказал:
–– Мы с Иваном баню рубим.
А рубили-то – втроём!.. Отец, брат и я.
Да ладно…
Часы за браслет из кармана. Как однажды – в начале Времени Крика – их с руки снял, так больше и не надевал: ношу, с тех пор, в кармане.
Шагов уж за несколько до Здания точно и горько ощутил, что я… таскал его, это Здание, сейчас в себе, с собой, во мне, со мной…
С тоской признался себе, что хочу, чтоб Мани в Кабинете, разумеется, не было.
Тут же Красивая – я увидел её, посмотрев спокойно на неё, – вошла. Кивнула… О, какая она всё-таки… незамужняя!.. Брала бланк – двигалась сегодня влажно, затянуто… А обычно – дерзко хлопнет шкафом.
Верно и зорко смотрела на меня одним лишь мелким родимым пятнышком на её шее под её ухом.
Походя, по привычке, во мне затикало: она – женщина, то есть думает определённо.
И вдруг благодарность в себе, во мне, ощутил… За ту её дерзость, и за сегодняшнюю её медлительность.
Но и Томная – и Томная тоже тут вошла!.. За бланком-то.
И Красивая, уходя, хлопнула-таки дверью.
Вспомнил я вдруг: однажды Томная приходила с подругой, которая будто бы просто с нею… Чтоб на меня посмотреть.
Зашли тогда, вышли…
Я встал, наказанный.
Томная пошла, ожидая окрика…
О, невыносимо сегодня ко мне требование игры и слабости!..
Иной, слышу и вижу, чуть взял трубку:
–– А, это ты…
И во мне – зависть, что нет у меня такого права: столь небрежно-понятливо откликнуться на более чем знакомый голос.
Но нет у меня и такой обязанности: именно небрежно-понятливо отозваться на единый факт пусть хоть одного дыхания в трубке. И во мне – гордость уцелевшего.
Говорила, руки в бока, женщина мужчине:
–– Подай собаке лапу!
У хозяев – они, как и я, были тогда в гостях – была собака та.
И я, помню, понял: какое счастье, что никто на свете – никто, ни одна – не может этим восклицанием адресовать мне мстительного намёка:
–– А то…
Мой!
Моя!
И у меня сохнут губы – лишь от возможности-то такого моего ужаса.