Быт Бога
Шрифт:
–– Никому не достался! – старуха-старушка сказала, хозяйка, когда я, студент, съезжал с её квартиры в "общагу": к ней то и дело чай пить ходили – посягая-то – две внучки…
…Я стыжусь быть чистым.
Совершенно чистым.
Мне о ней, о чистоте, не говорили, не говорили мне – о ней.
Никогда, никто.
Но я знаю о ней.
Значит, она, чистота совершенная, была и до меня!..
И я стыжусь не других, кто рядом, а – себя. Просто мне тесно, когда другие – рядом.
Стыд и есть
И лучше – наедине.
Наедине – ответственнее не бывает.
…А Мани нету…
Я встал и, быстро глянув на дверь, сел.
Вдруг всерьёз испугался: обвинительное заключение такое большое – а я печатаю легко-легко…
Вдруг, подражая кому-то из знакомых, стал говорить себе:
–– Ты как-то странно рассуждаешь!..
Крен – будто ветер – я ощущал такой, что волнение было – как на карусели!
И словно я лишь вчера пришёл сюда работать… Все тут вокруг, как три почти года назад, говорили и говорят мне глазами и даже спинами:
–– То чо, закурить, скажешь, не хочешь?
–– А я не курю… бросил… брошу…
–– Ну, выпить, что ли, не хочешь?
–– Нет, не хочу… не пил…
–– Ну, бабу, что ли, не хочешь?
–– Какую?.. О чём хоть?..
–– Ну так что ж ты тогда тут из себя строишь-то?!..
И пока был в Кабинете один, вернее – пока в Кабинете никого не было, я ощущал… нежность к нему, к Кабинету!.. Он в Здании – будто в улье сота одна, одна, но – моя, родная…
Держись, самая моя правдивая правда! По крайней мере – на какую я, на сию минуту, способен.
Побывать-перебыть.
…Сотворение мира – это давание миру названия.
…Тело ведь даже моё – мир, в котором я не живу. Моё тело чешется – но меня же нету в мире, где у кого-то чего-то чешется!..
Я печатал теперь, чтоб продлить эту удобную занятость, не спеша, не спеша…
Маня вошёл.
И досада стала, при Мане, заунывная – знакомая, мальчишковая: хоть бы раз в неделю – одному, без глаза, без вопроса! А то и родители, и учителя – все-все-все:
–– Если он один – то что же он делает?!..
Тело своё, моё, я, однако, обселил: люблю баню. Вокруг же всё обселяю между прочим: не я локтем кого задел – а он меня, не пищит комар – а ехидно пищит, не узоры в мороз на стекле – а папоротники, не разводы на потолке – лица черты…
Полёт Кабинета, который, с Маней, перестал быть только моим, в конце концов стал меня пугать…
И я нарочно встал, пошёл к двери, вышел… правда, не зная, куда сейчас пойду… По коридору идя, заметил, что иду, чуть семеня.
Мать!..
Маму увидел в конце коридора…
Мама?!..
Миг – и она исчезла там – в том конце коридора!.. То ли за углом, в кабинет ли вошла в какой… в стену ли… в воздухе ли растаяла…
Мама?..
Восторженно и жутко сделалось мне!.. Прояснённо и дурманно. Я спохватился: ноги, которые – мои, стоят, стоят… Стиснул зубы. И пошёл… обратно…
Запах события, которое – явно про меня, словно бы враз изменял мой, что ли, возраст – только в какую сторону?..
Побоялся я, в Кабинете-то уже, сразу опять печатать… Пожалел, что теперь не курю. Пожалел, что когда-то курил.
Пожалел, наконец, что это всё не бред.
И так – при Мане!.. И он даже не допрашивал!..
Оголённым, бесстыдно оголённым ощутил я себя – уж лучше бы мне смотреть в глаза в чьи-то…
…Жизнь не читается, как книга, с закладкой – но где откроется.
…Не любил – не знал даже, как же это так: я тут, в "органах" – и вдруг сюда в Здание… заходит знакомый какой-то мой, тем более – родственник!..
Потому что – ничего, ничего, ничего неслужебного у меня тут, в Кабинете, в сейфе, в шифоньере, в Здании во всем у меня нет и не может быть!..
Брат, правда, был тут у меня раза два, да и то – в начале в самом, да и то – мельком.
Страшно – с нарастающим страхом страшно мне было: Крен… коридор… Мать… Правда – видел ли её?.. Её ли?.. Издалека, в спину, в пол-оборота…
Главное – видела ли она… что я её видел?..
Я, школьник, спорил с мамой, Брат вроде бы просто был тут же – а потом он и включил магнитофон!.. Страшно сделалось наивным, свежим, беспомощным страхом. В устройстве том – я украден, раздет, выставлен… предан, схвачен, обижен…
Но ничего оголяющего у меня тут, в Здании, ни в кармане даже моём, нету, нету, нету!..
Разве – речь моя новая. С Нового-то года…
Спрашивает кто:
–– Чем занимаешься?
–– Тем же, чем и ты.
–– Чем же… занимаюсь я?..
–– Осознанием минуты.
И все переглянутся – чистосердечно и в чём-то неопытно.
Забрезжил, что ли, во мне характер – после "распада"-то и "освобождения"?..
Характера, походя задумалось, вообще нет, не бывает – есть сила боли, боли от меня, боли в теле, которое моё.
Да и кто в целом Здании может мечтать против меня? Дело чужое заволокиченное мне суют, дескать, веди, я только и брошу:
–– Куда?
Кивает мне кто бровями на телефон – я прямо в трубку хмельно-ретиво и чётко:
–– Пусть подслушивают. Умнее будут.
Так-то ко мне примерилось нынешнее жующее и кричащее время: партбилет сразу снёс и сдал.
В частности: "Так как за восемь лет ли разу не выступал на партсобраниях." – Нигде, ни на каких…
Я и всегда-то, оказывается, лишь заставлял себя думать, кем мне быть, сам же всегда – кто я есть.