Быт русской армии XVIII - начала XX века
Шрифт:
ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ В ПОЛКУ[52]
Выдержки из дневника
I
Вчера прибыл я к месту моего нового служения. Странные чувства волновали меня; лег спать и, несмотря на страшную усталость, не мог заснуть ни на минуту во всю ночь; мысли: «как примет меня полковой командир», «как встретят новые сослуживцы» — не давали мне покою. Встал рано, вышел из дому в самом грустном расположении духа. Явился командиру; сколько мог заметить, он должен быть добрый человек, но большой оригинал. Встретил он меня ласково, приветливо, но срезал, как говорится, на первых порах.
— Скажите, пожалуйста, — сказал он, — какой расчет был у вас переходить к нам?
Я объяснил ему со всею откровенностью причину, по которой оставил место прежнего моего служения и имел честь поступить под его начальство.
— Так-с, очень жаль, — произнес он грустным тоном, — ведь наша служба не представит вам тех выгод, какими вы пользовались; оно правда, — добавил он после некоторого молчания, понизив голос, — что вы, будучи столь молоды, поступаете в полк прямо капитаном, следовательно, принимаете роту, а это чего-нибудь да стоит, это-с шаг в жизни; я, батюшка, тринадцать лет добивался этой чести; правда, время глухое было, — продолжал он, увлекаясь все более и более, — ведь на этом месте человек обеспечен, можно сказать, если только умно поведет делишки, так что овцы будут целы и волки сыты, но все-таки…
Тяжело мне стало от этой речи, я не дал докончить ему последнюю фразу, перебив ее просьбою не давать мне пока роты, а позволить осмотреться да попривыкнуть; тем более что я не думаю долго оставаться в полку.
— Очень хорошо, — сказал командир, — у меня же, кстати, в настоящее время и роты вакантной нет; конечно, я бы мог отнять у некоторых, потому что уж слишком по-пански руки в казну запустили, да жаль все как-то, знаете, — так вот и терпишь до поры до времени, авось образумятся. Да и вам, в самом деле, поосмотреться, поприглядеться к нашим порядкам надо: ведь у нас здесь совсем не то, что у вас там, — при этом он показал пальцем кверху, — здесь совсем другая обстановка; примете эдак роту зря, так и напляшетесь потом; того и гляди, под суд упекут, как пить дадут; а попривыкнете да поодержитесь, быть может, и не захотите бежать от нас, и все пойдет как по маслу. Итак, — заключил он, улыбнувшись, — роты я вам не назначу, а как гостю и старшему капитану в полку предпишу временно исправлять должность младшего штаб-офицера.
Поблагодарив командира за его любезность и получив приглашение заходить к нему на чашку чаю и на обед, коли своего дома не случится, я раскланялся с ним и отправился к представителям полка, или так называемым чиновникам; адъютанту, казначею и квартермистру.
Первый визит мой был к казначею, но не потому, что я хотел у него заискивать, а так случилось, по дороге. Наружностью изба, в которой помещался казначей, ничем не отличалась от других изб, отведенных для офицеров, но внутренняя обстановка поразила меня на первом шагу. В грязных и темных сенях, отделяющих летнюю избу от зимней, на протянутой веревке грациозно колыхались две женские юбки, такие же детские панталонцы, пикейное с фалборой одеяльце и много другого белья, ясно, принадлежащего не крестьянину, а его постояльцу.
— Здесь живет казначей? — спросил я нерешительно у черноглазой крестьянской девушки, пересматривавшей белье.
— Здесь, пожалуйте направо.
Но не успел я сделать ни малейшего движения, как указанная мне дверь отворилась, и я лежал в объятиях корпусного товарища, лучшего^руга детства.
— Л***, душа моя, — говорил товарищ, — насилу-то я тебя дождался; с месяц назад, как только прочел в приказе, что ты к нам переводишься, со дня на день поджидаю. Скажи, какими судьбами ты попал к нам?
— Нет, скажи лучше, как ты попал сюда, — ведь ты вышел из корпуса в кавалерию, в уланы, кажется?
— Спешился, вот и все; обстоятельства, братец, обстоятельства; да пойдем же в комнату, там потолкуем. Я познакомлю тебя с женой, она уж заочно давно с тобой знакома, — сказал казначей и, схватив меня за руку, потащил к дверям.
— Как, ты женат? — спросил я, совершенно озадаченный этой неожиданностью.
— Да, уж второй год женат, и сынишка есть.
— И ты с женой да еще с ребенком нянчишься в походе?
— Что делать: сама хочет. Ну да пойдем же в комнату, что мы в сенях-то стоим.
— Но я стесню твою жену, буду женировать ее. Ведь, я думаю, она только что встала, теперь всего восемь часов.
— Нет, брат, мы уже завтракать собираемся; она у меня по-военному, в пятом часу встает; а если ты ее будешь женировать, она уйдет в другую комнату.
— Да где же ты там нашел другую-то комнату? В избе?
— Ну, войди, войди только, сам увидишь.
Мы вошли.
Большая чистая крестьянская изба была разделена вдоль глухой деревянной перегородкой, которая посредине разделялась другою, идущею поперек избы, и таким образом представляла нечто вроде трех комнаток или клеточек; в каждую клетку вела особенная дверь.
— Мари, вот Л***, о котором я говорил тебе; он не хотел войти, боясь стеснить тебя, — сказал казначей, входя в избу.
— Не кричи так, Жан, — нахмурив брови, плаксивым голосом произнесла она, обращаясь к мужу, — не знаешь разве, что Саша только что лег спать, — сделав замечание мужу, она обратилась ко мне: — Очень, очень рада видеть вас, г-н Л. Муж мой с нетерпением поджидал вас, он так счастлив, что чуть даже не разбудил малютку; простите, что я при вас сделала ему выговор.
— Я на вашем месте еще не так наказал бы его, а просто за ухо.
— Нет, он у меня такой милый. — И она поцеловала мужа.
Казначей вспыхнул.
— Не взыщи, Л***, — сказал он, — она у меня такая институтка, что просто беда.
— В этом беды нет, а вот не терпите ли вы беды, живя в такой тесноте?
— У нас теснота? Что вы, Бог с вами, — сказала жена казначея. — Да чего же еще нам больше надо? Пойдемте, я вам покажу наши комнаты (с этими словами она подошла ко мне и взяла меня за руку). Только, пожалуйста, не стучите каблуками, не разбудите Сашу, он плохо спал нынешнею ночью. Вот видите, это наша спальня, — сказала она, введя меня в первую от дверей клеточку (чистота и опрятность, столь несродные с походным бытом, изумили меня). — Тут за стенкой детская, так что я слышу даже, когда Саша повернется, не то что заплачет, — видите, как удобно; а вот приемная и столовая. — Она указала рукой на часть избы впереди перегородки: — Чрез сени, на той половине, кухня и людская. Скажите, разве неудобно? Конечно, вам после петербургских палат это помещение кажется дурным, а нам хорошо, мы люди походные, боевые…
И она залилась звонким, непринужденным ребяческим смехом.
— Положим, пока на месте, оно и хорошо, а если двинуться далее, каково тогда будет?
— В походе мне еще лучше; у нас есть покойный тарантас, я еду за полком, ведь Жан — казначей, ему всегда для ночлега и дневок отводят лучшую избу; к тому же полковой штаб помещается постоянно в хорошей деревне.
— Мари, распорядись-ка завтраком. Л***, думаю, перекусить хочет, да и нам время, — сказал казначей, видимо недовольный наивной болтовней жены.