Быт русской армии XVIII - начала XX века
Шрифт:
— Да вот, господа, если вам не надоело слушать, — продолжал Б., раскуривая сигару, — я расскажу вам блестящий пример воспитательного влияния командира отдельной части, бывший у меня в дивизии. Это было очень давно. Один из моих полков, не имея в течение пяти лет постоянного командира, совершенно расшатался. По различным случайностям смена командиров происходила чуть не каждый год, а последний был назначен издалека и целый год не являлся; да на беду еще старший штаб-офицер был хотя и порядочный в нравственном отношении человек, но вялый, мягкий и очень недалекий. Соседи, как это часто водится, старались сбыть в этот полк все, что им не нужно, и таким образом состав образовался неважный. Не проходило месяца, чтобы там не было нескольких скандалов. Наконец я вижу, что дело плохо; призываю временнокомандующего, расспрашиваю, ничего, как есть, не могу от него добиться — точно в лесу ходит. «Я, — говорит, — ваше превосходительство, за каждый проступок примерно наказываю». — «Да что, — говорю, — в том толку, что вы примерно наказываете! Вы мне положение дела объясните, — может быть, кого-нибудь удалить надо?»
Я хотел уже сам вмешаться во внутреннюю жизнь этого полка и велел присматриваться к бригадному. Как раз в это время является настоящий командир. Впечатление на меня произвел неважное: худенький, невысокого роста, в пенсне и все улыбается, даже когда о серьезном говорит. Я вздохнул и подумал, что не такого сюда надо; опять, думаю, пойдет канитель. Чистая беда.
— Ну, — говорю, — полк принимаете неважный; хорошенько присмотритесь, да потом вместе подумаем, что предпринять.
— Знаю, — говорит, — мне писали об этом. — А сам улыбается.
Вот, думаю, чудак.
Ну, я, конечно, во все его посвятил и на некоторое время оставил в покое. Недель этак через пять Авалов (так была его фамилия) является ко мне с докладом.
— Ну, что, — говорю, — как? Рассказывайте.
— Завтра, — говорит, — я призываю подполковника В. и капитана Г. и предложу им подписать прошения об отставке или гарантировать честным словом свое дальнейшее поведение…
— Постойте, батюшка мой, нет ли тут недоразумения? Ведь В. переведен к нам из N-го резервного батальона, где удостоился производства «за отличие вне правил»; это, можно сказать, единственный штаб-офицер в полку…
— Ваше превосходительство изволите ошибаться, — возражает Авалов и все улыбается. — Я остановился на этом человеке как на главном виновнике дурных влияний в полку, а потому я счел своей обязанностью собрать самые подробные справки о всей его жизни и службе…
Он вынул из кармана два письма — одно от лица, знавшего В. при начале службы, а другое — от своего товарища, тоже командира полка, которому В. был хорошо известен в качестве командира роты. В обоих письмах он был выставлен ленивцем, интриганом, вообще вредным человеком, совершенно неспособным даже для командования ротой; но история производства В. в подполковники была так юмористически изложена, что я до сих пор не могу вспомнить ее без смеха. Командир резервной бригады, старик-инородец, плохо говорящий по-русски, не мог видеть этого ротного командира на смотрах.
— Ну, вы послушайте, — выговаривал он командиру батальона, — надо куда-нибудь убирайт этого капитана, совсем убирайт!.. Фуй, это срам!
— Я сам уже думал об этом, — отвечал командир, — и только жду случая, чтобы на что-нибудь серьезное опереться.
— Ну, ну, — отвечал генерал, жестикулируя и строго наморщив брови, — ну, ви понимайт… можно там как-нибудь «за отличие нэ правил» представляйт… Ну, ви умный человек, ви понимайт…
На том и порешили. Таким образом В. попал в подполковники.
Я, конечно, обещал Авалову полную свою поддержку. Большую сенсацию произвело в полку это событие; все встрепенулись, почувствовали силу, а главное — разумную силу, прямо попавшую в центр. Однако я ничего этого как будто не знаю, жду рапорта и уже начинаю беспокоиться. Послал адъютанта справиться и получил ответ, что рапорта не будет и что в полку все благополучно. Я потребовал Авалова, и то, что я от него узнал, заставило меня удивляться и недоумевать, каким образом этот маленький, худенький человечек, да еще с виду такой чудак, мог в какой-нибудь месяц изучить полк свой до ниточки, даже узнать характеристики полковых дам.
— Что же, — говорю, — не будете исключать?
— Бог с ними, ваше превосходительство, — улыбнулся Авалов, — народ простой, неупорный, — обещались все сделать по-моему.
Он подробно рассказал мне свои наблюдения.
— Да что вы за волшебник такой? — спросил я, выслушав с некоторым сомнением рассказанные им характеристики. — Как могли вы изучить полк в такое короткое время? Офицеров, что ли, допрашивали?
Авалов поморщился; ему, видно, не понравился мой вопрос.
— Я не признаю такого способа, — сказал он, нервно улыбнувшись. — Мои докладчики — промежуточные начальники, да и они оказались на этот раз лишними: картина полковой жизни и службы вся налицо; я вижу ее и понимаю, а потому и сам могу быть своим докладчиком.
Оказалось, что Авалов в первую же неделю завел дешевые вечера в собрании, где мог отлично познакомиться не только с офицерами, но и с их семьями. По казармам ходил нечасто, но каждый обход давал ему массу материала, который он умел обдумывать и обобщать. Он сразу заметил, что служба в полку отправляется из рук вон плохо, но что это явление не коренное, а представляет отпрыск чего-то более важного, на чем Авалов и сосредоточил свое внимание. Подробности общественной офицерской жизни хоть кого привели бы в ужас, но Авалов не растерялся; он производил свои наблюдения тихо, спокойно, все с той же загадочной улыбкой и не торопился принимать какие-либо меры. Один важный предмет особенно занял Авалова: чудное учреждение — светильник чести офицерской, суд посредников находился в недостойных руках, а временнокомандующий полком вместо того, чтобы регулировать действия этого учреждения, только вносил путаницу своим бестолковым вмешательством. Подполковник В. и капитан Г. стояли во главе суда и бессменно выбирались каждый год. Популярность их основывалась на грубой выпивке, на вышучивании требований начальства, а главное, на покровительстве, которое они оказывали приставшей к ним компании офицеров; наоборот, молодежь твердая, воспитанная, избегающая безобразий и желающая служить, подвергалась систематическому преследованию, не находя никакой защиты в слабом и до крайности ограниченном штаб-офицере, временно стоявшем во главе полка. Главным образом орудовал подполковник В.; капитан Г. состоял у него в качестве преданного подручного. Временное безначалие в N-м полку дало им власть, а кто не знает, к какому результату может привести людей недалеких и маловоспитанных опьяняющее чувство властолюбия…
Несколько чудных юношей навсегда оставили военную службу; одни сами уходили из этого безобразного хаоса, других ловили по пустякам и предавали офицерскому суду. Это была невидимая извне и страшная именно этой невидимостью, облеченная в подкупающую форму офицерского достоинства диктатура нескольких лиц над всем полком. Дамоклов меч висел над каждым офицером, осмелившимся чувствовать себя независимым от этого страшного кружка.
Офицеры, покровительствуемые этой безобразной партией, держали себя совершенно развязно: фамильярничали со старшими, не видели в ротных командирах своих начальников и иногда даже позволяли себе неприличные против них выходки, имея у себя за спиной защиту, которая распространяла свою власть и на ротных командиров как на обер-офицеров. Странно было видеть юношей, подходящих к буфетной выставке с какой-то трактирной манерой; подпоручика, хватающего под руку почтенного капитана и держащего его за пуговицу во время разговора; грубый смех и неприличные остроты резали ухо в собрании; но что было самым ужасным — это поголовная задолженность офицеров: люди, живущие одним жалованьем, утоляли жажду деликатными винами и безнаказанно забирали в буфете на целые сотни вместо разрешенного небольшого кредита…
Не только к литературе, но даже к обыкновенному легкому чтению не чувствовалось в обществе никакого интереса. Библиотека стояла запертой, журналы лежали неразрезанными; тоска какая-то разбирала офицеров, особенно по вечерам, и поездки в такое место, где можно развязно провести время, обратились в насущную потребность, В. и Г. были душой таких поездок и косо посматривали на товарищей, не принимавших в этом участия, называя их отщепенцами.
В карты играли по большой, не по средствам, и тут тоже входили в долги…