Бытие и сознание
Шрифт:
Если „дважды два равно 4“, то „снег бел“.
Если „дважды два равно 5“, то „снег бел“.
Если „дважды два равно 5“, то „снег черен“.
Ложным же было бы высказывание: если „дважды два равно 4“, „то снег черен“ [ [186] . Отношение X—> Y означает здесь высказывание, которое ложно в том и только в том случае, когда Х истинно, а Y ложно.» [187]
186
Гильберт Д. и Аккерман В. Основы теоретической логики. – М., 1947. – С. 20—21.
187
Отношение суждений по истинности в аристотелевской логике основывается на связи и зависимостях предметного содержания этих суждений и является производным от него; формализированная же математическая логика рассматривает характеристики суждений по истинности в абстракции от взаимосвязи и зависимости их предметного содержания. Взятые вне зависимости от него характеристики «высказываний» – «истинное, не истинное» – превращаются просто в два значения неких переменных; эти значения с успехом могут быть обозначены, как, скажем, 0 и 1; по отношению к ним могут быть установлены некие правила счисления; формализируя таким образом логику, утрачивают то, что, собственно, специфично для нее. Рассел то считал свою логику частью математики, то математику частью логики. На самом деле ни одно ни другое не точно; формализированная математическая логика – это не логика и не математика, а совокупность пропозициональных функций, которые могут быть превращены в предмет логики или математики при соответствующей интерпретации этой формальной системы, т. е. подстановке под нее соответствующих значений.
Сформулированное таким образом отношение импликации легко представить формалистически – как вовсе независимое от содержательного отношения суждений,
Такой аксиоматический анализ понятия импликации, как и других понятий логики, правомерен и важен. Неверен не он, а формалистическое толкование его результатов, согласно которому понятие импликации, корни которого – в содержательных отношениях суждений, связанных с отношениями основания и следствия, вовсе отрывается от всякого содержания.
В формальной дедуктивной системе из одного положения следует другое, и это следование остается всегда истинным независимо от «материальной» истинности исходных посылок. Рассуждение одной и той же формы (например, категорический или гипотетический силлогизм) применимо к разным объектам и не зависит от их частных особенностей. В этом смысле рассуждение всегда формально; его форма имеет обобщенный характер по отношению к содержанию. Правила дедуцирования сохраняют свою силу и при истинных и при неистинных посылках, но если заменить истинные и неистинные суждения, служащие посылками и заключением, «пропозициональными» функциями, не являющимися ни истинными и ни ложными, как это делает математическая логика, – то и дедуктивный алгоритм может представляться не истинным и не неистинным, а чисто условным, конвенциональным, будто бы совершенно произвольно устанавливаемым [188] . Между тем на самом деле он есть результат абстракции и генерализации содержательных отношений определенной области объектов, которая затем выступает как одна из интерпретаций извлеченной из нее формальной системы.
188
Конвенционализм, таким образом, – естественное следствие формализма, который в свою очередь является логическим выражением обособления – в плане гносеологическом – мысли от бытия. Вырастает он, как мы видим, из неправильного истолкования дедуктивного знания, основывающегося на обобщении отношений.
Всякая формальная дедуктивная система (например, геометрия, формализированная посредством аксиоматического метода Гильберта) извлекается путем абстракции из определенной системы «идеализированных» объектов, отношения которых она генерализирует. В отношении этой системы объектов к этой дедуктивной системе нет ничего «конвенционального». Она выражает отношения, которые необходимо существуют между данными объектами. Возможность других «интерпретаций» той же формализированной системы геометрических положений является результатом генерализации этих отношений. Под неопределенные термины этих отношений в дедуктивной системе можно, в силу широты генерализации по отношениям, подставить разные объекты, однако никак не вообще любые, безразлично какие, а только те, которые удовлетворяют исходным отношениям данной дедуктивной системы; для переноса той же дедуктивной системы на другие объекты (для другой их интерпретации) необходимо установить, что к новым объектам применимы те отношения, из которых исходит дедуктивная система. Ни в какой интерпретации дедуктивная система не конвенциональна, она всегда имеет реальную фактическую основу во взаимоотношении соответствующих объектов; при всей своей формальности, основывающейся на обобщении отношений между ними, дедуктивная система не независима от них. Это относится и к самим правилам дедуцирования. Они основываются на таких свойствах отношений, как рефлексивность (а = а), симметричность (а = b < b = а), транзитивность (а = b, b = с < а = с) и т. п. Дедуктивное построение знания о какой-либо совокупности объектов мысли возможно во всех тех и только тех случаях, когда отношения, существующие между ними, обладают свойствами такого рода. Значит, и правила дедуцирования, самый логический аппарат рассуждения в своей предельной обобщенности, максимально независимый от частных свойств объектов, к которым он применяется, не независим вовсе от этих последних. Вся аристотелевская логика, в центре которой стоят отношения импликации, «включения», построена путем генерализации отношений включения, существующих между индивидом и видом, видом и родом. Это логика классифицирующего естествознания. Она извлечена из соотношений организмов и применима к тем объектам, соотношения которых, будучи аналогичны отношениям включения индивида в вид и вида в род, обладают теми же формальными свойствами. Подобно этому, полная индукция, являющаяся, как мы видели, необходимым и доказательным рассуждением, идущим от частного к общему, применима только к тем и ко всем тем объектам мысли, совокупность которых – как совокупность множества чисел – образуется посредством многократного повторения одной и той же операции (в отношении чисел через прибавление к nединицы) или в которой каждый последующий член находится в таком же функциональном отношении к своему предшествующему, как этот последний к своему предшествующему. Каждый объект такой совокупности (класса объектов) может быть определен исходя из свойств первого ее члена, через функциональное отношение последующего к предыдущему. Полная индукция – это определение таких объектов, обращенное в правило умозаключения о них. Таким образом, и правила дедуктивного умозаключения находятся в зависимости от некоторых, хотя и предельно обобщенных свойств и отношений между объектами.
Итак, возможность посредством доказательного, необходимого рассуждения приходить к новым выводам основывается на том, что в ходе такого рассуждения мышление в понятиях оперирует над «идеализированными» посредством абстракции объектами этих понятий. Установление новых свойств и отношений между объектами мышления непрерывно вводит в рассуждение все новые частные посылки; умозаключение от общего к частному в нем непрерывно переходит в умозаключение от частного к общему, и наоборот. Таков, по сути дела, кратко наш ответ на логический аспект поставленного выше основного вопроса. Показывая зависимость мышления от объектов мысли, этот ответ дает исходную предпосылку для ответа и на второй, гносеологический ее аспект – на вопрос о возможности теоретического познания действительности, т. е. о возможности, оперируя в ходе доказательного рассуждения мыслями, приходить к познанию вещей. Ответ на этот вопрос заключается, грубо говоря, в том, что теоретическое мышление отличается от эмпирического познания лишь глубиной анализа; теоретическое мышление познает вещи и явления действительности в принципе так же, как и эмпирическое знание. На известном уровне анализа эмпирическое знание закономерно переходит в теоретическое. Всякое теоретическое познание начинается с анализа эмпирических данных и приходит к их восстановлению в проанализированном виде, к их объяснению. Вопрос о том, в силу чего результат теоретических заключений сходится с эмпирическими данными, в своем деловом, немистифицированном выражении является вопросом о том, каким образом при восхождении от абстрактного к конкретному мысленно восстанавливается та конкретность действительности, из которой исходил анализ, приведший к ее абстрактным определениям. Так преобразуется для нас основной вопрос теории научного познания, ответ на который в самой общей и грубой форме состоит в том, что оба эти процесса от непроанализированной конкретности действительности к абстрактной мысли и от нее обратно к конкретному представляют собой движение по одному и тому же пути, но в обратном направлении; естественно поэтому, что конечная точка движения мысли в целом в принципе совпадает с его исходной точкой или – фактически – асимптотически бесконечно приближается к ней.
Вышепроведенный анализ мышления, в частности мышления абстрактного, сам остается абстрактным, пока мышление рассматривается, как это делалось нами до сих пор, в абстракции от языка. Мышление в собственном смысле слова без языка невозможно. Абстрактное мышление – это языковое, словесное мышление. Надо, значит, включить в наш анализ мышления и это звено. Только с его включением мышление выступает в своей подлинной природе – какобщественно обусловленная познавательная деятельность человека. Человеческое познание есть историческая категория. Оно не сводимо к моментальному акту, в котором знание возникает, чтобы тут же угаснуть. Познание в собственном смысле слова предполагает преемственность приобретаемых познаний и, значит, возможность их фиксации, осуществляемой посредством слова.
Язык, слово – необходимое условие возникновения и существования мышления в собственном, специфическом смысле. Лишь с появлением слова, позволяющего отвлечь от вещи то или иное свойство и объективизировать представление или понятие о нем в слове, благодаря такой фиксации продукта анализа, впервые появляются абстрагируемые от вещей идеальные объекты мышления как «теоретической» деятельности и вместе с ними и эта последняя. Применение анализа, синтеза, обобщения к этим «объектам», которые сами являются продуктами анализа, синтеза, обобщения, позволяет затем выйти за пределы исходного чувственного содержания в сферу абстрактного мышления и раскрыть стороны и свойства бытия, недоступные непосредственно чувственному восприятию. Будучи условием возникновения мышления, язык, слово – это вместе с тем необходимая материальная оболочка мысли, ее непосредственная действительность для других и для нас самих.
Вопрос о соотношении мышления и языка, мышления и речи принадлежит к числу наиболее сложных и дискуссионных. Трудность решения этого вопроса связана в значительной мере с неоднозначностью его постановки. При постановке этой проблемы иногда имеется в виду мышление как процесс, как деятельность, иногда – мысль, ее продукт; в одних случаях по преимуществу язык, в других – речь. Соотношение языка или речи и мышления берется то в функциональном, то в генетическом плане; в первом случае имеются в виду способы функционирования уже сформировавшегося мышления и роль, которую при этом играет язык и речь, во втором – вопрос заключается в том, являются ли язык и речь необходимыми условиями возникновения мышления в ходе исторического развития мышления человечества или в ходе индивидуального развития ребенка. Понятно, что если принимается во внимание главным образом одна из сторон проблемы, а выводы относятся затем ко всей проблеме в целом без дифференциации различных ее аспектов, то уже в силу этого решение неизбежно оказывается не однозначным. Разнобой увеличивается еще и различием теоретических позиций, с которых к этой проблеме подходят. [189]
189
Продемонстрировать этот разнобой может, например, «Symposium», посвященный речи и мышлению, в котором приняли участие выдающиеся зарубежные ученые, занимающиеся этими проблемами. В своем заключении организатор этого «Симпозиума» Ревеш вынужден был констатировать, что никаких общих итогов подвести нельзя, приходится лишь констатировать полнейший разнобой мнений по вопросу о языке и мышлении, см. «Acta Psychologica», vol. X, № 1-2. – Amsterdam, 1954.
Чтобы однозначно решить вопрос о соотношении мышления и языка, надо прежде всего правильно соотнести язык и речь.
Различие языка и речи было, как известно, введено в языкознание еще Ф. де Соссюром. Он различал la langueи le langage [190] . Мы не можем принять в общей концепции Соссюра того, что и речь и язык рассматривались им, в конечном счете, как психологические образования – с той лишь разницей, что язык относился к социальной психологии, а речь – к индивидуальной. Неприемлемы и основания, по которым Соссюр различал язык и речь, поскольку они строились на противопоставлении общественного и индивидуального [191] . Но самое различение языка и речи – вопреки высказывавшимся в последнее время взглядам – должно быть сохранено. Вопрос заключается лишь в том, как, по каким линиям их следует разграничивать. Различая речь и язык, надо вместе с тем и соотнести их. Лишь взяв язык и речь в их единстве, можно правильно понять их отношение к мышлению. Прежде всего, никак не приходится изымать из речи и относить к языку все языковые образования, оставляя за речью лишь деятельность как таковую, лишенную всякого языкового содержания. Язык – это определенный, общественно отработанный, национальный по своему характеру словарный состав и сложившийся у данного народа грамматический строй, выражающийся в определенных правилах (закономерностях) соотнесения слов в предложениях. Сами же конкретные предложения, которые в бесконечном числе высказываются людьми – устно и письменно, – относятся не к языку, а к речи: они образуют языковые явления, в которых реально только и существует язык. Речь есть языковое явление, которое только для языковеда выступает как «языковый материал» (Щерба); язык —словарное слово, совокупность грамматических правил – это языковедческие категории. Из языковых явлений языковед извлекает составляющие данный язык словарный состав и грамматику. Ни один язык не есть совокупность всего сказанного и написанного на данном языке. Отождествлять язык – предмет языкознания – с совокупностью всего сказанного и написанного на данном языке значило бы отнести к языкознанию все содержание литературы и науки, растворить в языкознании содержание всех наук. Грамматика как часть языкознания изучает закономерности сочетания слов, но она не охватывает все возможные и реально встречающиеся закономерные сочетания слов [192] . Все, что высказывается людьми – устно или письменно – все бесконечное многообразие возникающих в процессе высказывания предложений, по своему содержанию относящихся к любым областям жизни и знания, – это произведение речи, речевой деятельности людей. Речь – это использование средств языка индивидом сообразно с задачами, которые перед ним стоят, и условиями, в которых эти задачи возникают. Речь – это и речевая деятельность, и речевые образования (текст). Язык же – это та совокупность средств, которые речь при этом использует. Это различение языка и речи еще целиком лежит в языковедческом плане. Его никак нельзя смешивать, как это сплошь и рядом делается, с соотношением языковедческого и психологического подхода к языку-речи. Психологический аспект имеется только у речи. Психологический подход к языку как таковому не применим; это в корне ошибочный психологизм, т. е. неправомерная психологизация языковедческих явлений.
190
de Saussure F. Cours de linguistique generale. – Paris, 1922 (русский перевод: Де Соссюр Фердинанд. Курс общей лингвистики. – М.: Соцэкгиз, 1933. – см. особенно гл. III «Объект лингвистики», гл. IV «Лингвистика языка и лингвистика речи»). О языке и речи см. также Gardinez Alan H. The Theory of Speech and Language. – Oxford, 1932 (2d ed. – Oxford, 1951).
В советской литературе вопрос о взаимоотношении языка и речи получил оригинальное и интересное освещение в работах акад. Л. В. Щербы. Щерба Л. В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Известия АН СССР. Отд. обществ, наук. – 1931. – № 1 и другие работы. См. также Смирницкий А. И. Объективность существования языка. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1954.
191
Формулировки Соссюра по этому вопросу, впрочем, неоднозначны. Так, на с. 38 (Курс общей лингвистики. – М.: Соцэкгиз, 1933) Соссюр пишет: «Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального…» Наряду с этим на с. 34 мы находим правильное положение: «У речевой деятельности есть и индивидуальная и социальная сторона, причем нельзя понять одну без другой».
192
Это различение было проведено в выполненной у нас неопубликованной диссертации Ф. А. Сохина.
Психологически проблема речи – это прежде всего проблема общения посредством языка (и проблема мышления при овладении речью и использовании ее). Психологическое изучение развития речи раскрывает, как в процессе общения и обучения ребенок овладевает языком. Когда исследование сводится к инвентаризации грамматических форм, которые на каждом этапе могут быть зарегистрированы у ребенка, языковедческий подход применяется к самому формированию речи (в частности, ее грамматического строя) у ребенка [193] . Однако при таком языковедческом подходе происходит лишь поэтапная инвентаризация языковых средств; самый процесс формирования речи как таковой при этом неизбежно выпадает. Изучение собственно формирования речи у ребенка требует психологического подхода, психологического исследования и заключается в раскрытии того, как в процессе общения (и обучения) ребенок осваивает родной язык, овладевает лексическими и грамматическими обобщениями, которые в нем заключены, и научается осуществлять обобщения, создавая из языкового материала соответствующие речевые «произведения». Различая, таким образом, язык и речь [194] , можно теперь поставить вопрос о соотношении мышления как с языком, так и с речью. [195]
193
См. Гвоздев А. Н. Формирование у ребенка грамматического строя русского языка. – М., 1949.
194
Различая язык и речь, надо и слово рассматривать в двояком качестве – как единицу языка и как единицу речи. Как единица речи слово имеет в зависимости от условий его употребления, от контекста изменяющееся значение. Как единица языка слово имеет относительно устойчивое – «словарное» значение или ряд друг с другом связанных значений. См. Ахманова О. С. К вопросу о слове в языке и речи // Доклады и сообщения филолог, ф-та МГУ. – 1948. – Вып. 5.
195
Это различение языка и речи необходимо учитывать и при решении вопроса о соотношении логики и грамматики. Пользуясь любым языком, человек может адекватно выразить логический строй мысли. Но то, что в одном языке непосредственно зафиксировано в грамматических категориях, в грамматическом строе языка, в других языках выражается при помощи лексических средств. Это выражение логических соотношений при помощи лексических средств представляет собой операцию, совершающуюся в речи при помощи речевых произведений. Спор между теми, кто утверждает, что существует полная эквивалентность логики и грамматики в любом языке, и теми, кто такую всеобщую эквивалентность отрицает, нередко обусловлен не однозначной постановкой вопроса, неясностью в вопросе о соотношении языка и речи. Можно, вообще говоря, согласиться с Серрюсом (Serrus Ch. Le parall'elisme logico-grammatical. – Paris, 1933) в том, что логические категории мысли не совпадают с грамматическими категориями языка (стр. IX и ряд последующих). Из этого однако не следует, что для речи (le langage) соотношение мыслей остается чем-то внешним, поскольку – это «комбинирование слов и их отношений по правилам игры» (стр. 185 той же книги), не имеющее ничего общего с логикой выражаемых речью мыслей. Против этого правильно возражают Д. П. Горский и Н. Г. Комлев. (К вопросу о соотношении логики и грамматики // Вопросы философии. – 1953. – № 6). Однако, рассматривая этот вопрос, они в своей статье оперируют не только грамматическими, но и лексическими категориями и имеют, по существу, дело не с языком как таковым, а с речью. Однако из того, что посредством языка в речи можно выразить логические соотношения мыслей, никак не следует, что «система грамматических категорий полностью соответствует системе логических категорий», как утверждается в той же статье (стр. 68). Так, неадекватное понимание соотношения языка и речи делает невозможным не только решение, но и надлежащую постановку любого вопроса, связанного с соотношениями языка, речи и мышления.
Средствами языка можно в речи выразить все логические соотношения, но из этого никак не следует непосредственное соответствие или сов падение логического строя мысли с грамматическим строем языка как такового. С другой стороны, несмотря на это несовпадение, средствами разных языков в принципе можно в речи выразить отношения, фиксируемые логикой, и тем не менее соотношение логики и грамматики, логического строя мысли и грамматического строя языка для различных языков разное. В грамматическом строе разных языков как таковом непосредственно фиксировано разное логическое содержание. Это не значит, что люди, говорящие на разных языках, не могут выразить все многообразие логических отношений; это значит только, что, в зависимости от того, что из логики мысли непосредственно зафиксировано в грамматике языка, разные задачи падают на долю речи.