Бытиё наше дырчатое

Лукин Евгений Юрьевич

— М-м… ну, в общем… да.

— Оклад — хороший. Пенсия — не хуже. Ещё вопросы?

— Почему внештатный?

— Потому что штатных, как вы сами вчера убедились, он посылает куда подальше.

— Позвольте… А как же я тогда…

— Сейчас объясню. Сидите себе спокойно дома, пишите, что вы там пишете. Но когда бы и каким бы образом он на вас ни вышел, бросайте все свои дела и… Собственно, всё. — «Бразильская ленточка» вынул из бардачка, больше напоминающего сейф, какую-то бумагу, достал ручку. — Прошу.

— Что это?

— Клятва Гиппократа, —

то ли съязвил, то ли всерьёз сказал маньякоподобный собеседник. — Вы же, как я понимаю, согласны с нами сотрудничать?

— Простите… А выбор у меня есть?

— Нет.

— Тогда за каким лешим спрашиваете? — вспылил Артём. — Согласен!

Адаптация, как утверждает медицина, является одним из основных критериев разграничения нормы и патологии. Сумел приспособиться — значит нормален. Не сумел — иди лечись.

Казалось бы, чего тут непонятного?

Тем не менее обязательно отыщется жёлчный циник, называющий психически здоровых людей приспособленцами, а то и вовсе подлецами. Что с такого возьмёшь!

Вообще имейте в виду, застревание убеждений и принципов — чуть ли не первый признак душевной болезни. Скажем, велел тебе император распятие потоптать — ну так уважь кесаря, потопчи. Нормальные люди в подобных случаях как поступают? Когда прижмёт, они и в икону плюнут, и храм взорвут. А чуть отпустит — снова уверуют.

Потому что психически здоровы и быстро адаптируются.

Как можно обвинять их за это в двуличии? Какое двуличие? Почему двуличие? Вчера от них требовалось одно лицо, сегодня — другое. Но не два же одновременно!

А вот кто действительно двуличен, так это сами обвинители. Веруют по-старому, а жить-то им приходится по-новому. Вот и крутятся, как ужака на вилах…

Подойдёшь, бывало, к такому, толкнёшь тихонько, скажешь: «Тебе ж за эту веру уже не платят, на кой ты её ляд исповедуешь?» Нормальный вздрогнет, очнётся: ой, а правда, что это я?..

С ненормальными сложнее. Бредовые идеи, как известно, непоколебимы и не поддаются коррекции. Уже на расстрел ведут, на костёр, на виселицу, а он всё кричит: «Да здравствует!» Что именно да здравствует? Какая разница! Коммунизм, православие, ислам… Что себе в голову вбил, то и да здравствует.

Однако чаще всего личность плутает подобно контрабандисту по нейтральной полосе между патологией и нормой, подаваясь то за кордон, то из-за кордона. К таким-то вот пограничным бродягам и относился, несомненно. Артём Стратополох, не настолько больной, чтобы умереть за идею, и не настолько здоровый, чтобы, изменив идеалу, не мучиться угрызениями совести.

Ибо что есть совесть? Не более чем лёгкая форма расщепления личности.

Однако нынешний расщеп оказался пугающе глубок. Пока речь шла о выгодном сотрудничестве в идейно чуждой прессе или даже о безугловской премии, всё это, согласитесь, имело прямое отношение к словесности, а стало быть, почему бы и нет? Литератор он, чёрт возьми, или не литератор? Но стать платным наперсником Безуглова, подставным корешем,

фактически шутом… Развлекать, журить за выставленную в окошко ступню, с трепетом принимать из Его Президентского Величества рук коньячные капсулы… и оправдываться потом перед самим собой, что не было-де иного выхода и что другие бы за счастье почли… Как там отвечал Ломоносов Шувалову? «Я, Ваше Высокопревосходительство, не только у вельмож, но ниже у Господа моего Бога дураком быть не хочу».

Высаженный по собственной просьбе напротив больничного комплекса «Эдип» Артём пересёк скверик и остановился возле аптечного киоска, где приобрёл десяток водочных капсул, половину которых немедленно употребил. Таблетки от несварения совести.

Нет, не страх оказаться в соседях по палате с Пашей Моджахедом, не мысль о том, что станется с семьёй, очутись её глава в таком положении, не хороший оклад, обещанный настолько уклончиво, что боязно было даже предположить истинные его размеры, — соломинкой, переломившей хребет верблюду, явилось, представьте, упоминание пенсии.

О пенсии Артём Стратополох и мечтал, и не мечтал. Нет, какая-то подачка на старость ему светила, но столь символическая, что ради неё не стоило даже бегать с документами по инстанциям. Пребывание на учёте в поликлинике, правда, учитывалось как стаж, но доходы, доходы… Все газетки, в которых он сотрудничал (и «ПсихопатЪ», и «Мория», и «ГБ-френь»), платили, как было упомянуто выше, неплохо, но гонорар предпочитали вручать в конвертике, никак это дело не фиксируя.

С одной стороны, такое положение давало Артёму возможность с пеной у рта утверждать в «Последнем прибежище», что под старость он намерен, не в пример продавшимся «больничному режиму» соратникам, из принципа умереть за Родину под забором. С другой стороны, этак можно было и впрямь под ним умереть.

— А-а… Лауреаты и натуралы…

Поднял глаза. Перед скамьёй, на которой он присел, ожидая, пока лекарство усвоится, стоял тот самый коллега, что придумал рубрику «Отрывки из сочинений классиков». В правой руке его пестрел свежий номер газеты «Будьте здоровы!».

— Ну ты лизнул… — с ехидцей молвил коллега. — До самых гланд! Нет, ну это надо же: «За Родину душой болеет один Президент…» Много заплатили?

Секунду Стратополох непонимающе глядел на соратника, а потом с ужасом вдруг осознал, что его ядовитая бунтарская фраза, попавши в официальную прессу, не просто утратила язвительность, но зазвучала вполне верноподданно, едва ли не подобострастно.

Как же тогда будет читаться сборник стихов «Умножение скорби»?

На секунду Артёмом овладела так называемая дакномания, иными словами, навязчивое стремление покусать окружающих, однако чуткий коллега успел к тому времени презрительно повернуться и уйти.

«Надо что-то делать», — придя в себя, растерянно подумал Стратополох.

Что?

«Человек вы разумный, — снова зазвучал в мозгу властный до брюзгливости голос орденоносного омоновца. — Даже вон с учёта вас сняли…»

А если снова стать на учёт?