Бытие

Брин Дэвид

Сегодня он собирался задать Тарсус совсем другой вопрос. Более своевременный и даже более личный.

А если Тенскватава рассердится?

Ну и что? Пусть попробует поискать неандертальского мальчика без моей помощи!

Хэмиш все еще чувствовал, что уязвлен щелчком, который получил на собрании элиты в Швейцарии: лидер Движения отречения не подпустил его к главному событию: совещанию по поводу величайшего сокровища Руперта Глокус-Вортингтона – хрустального черепа, который когда-то мог быть посланцем из космоса. Хэмиш ни о чем бы не узнал, если бы не вмешательство загадочной третьей стороны. С того вечера он начал чувствовать, что его преданность поколеблена. Не вера в Отречение – эта вера по-прежнему была крепка, – но он не был готов предоставить принятие всех решений одному лидеру.

Лидеру, который заключает союз с верхушкой триллионеров.

Ну что ж, – возразила часть его сознания, выступающая в роли адвоката дьявола. – Может ли какая-то другая группа осуществить отречение? При демократии этого не произойдет. По крайней мере у трилли есть опыт управления большими предприятиями и принятия теневых решений. История свидетельствует, что лишь олигархия может обуздать гонку технологий. И конференция в Швейцарии выявила один ободряющий аспект. Элита показала всем этим марионеткам-ученым, что может править по принципу noblesse oblige – она относится к своим обязанностям серьезно.

Да и какой у нас выбор?

Человечество может выжить, только отвергнув предлагаемый чужаками путь. Вернувшись к своим корням. К социальным моделям, служившим руководствами для всех цивилизаций, кроме этой.

И все же…

…его собственная роль и значение с каждым днем как будто уменьшаются. Даже когда Пророк просит его совета, это звучит небрежно, как бы ради приличия. И Хэмиш начинал понимать кое-что горше правды.

Он не хочет становиться очередным ученым-лакеем при новой олигархии.

Хэмиш погладил маленький, не больше костяшки пальца, запечатанный контейнер в кармане пиджака. В контейнере одна контактная линза. Если поставить ее на место, она может связать его с загадочным незнакомцем, который провел Хэмиша по коридорам и залам просторного поместья Руперта Глокус-Вортингтона, провел по тайному ходу, чтобы Хэмиш стал свидетелем того, как действуют Новые Хозяева. Чтобы он своими глазами увидел, как Руперт и равные ему сталкиваются с неожиданным. И этот миг изменил его.

В их тупом удивлении он не увидел черт мудрых руководителей. Он увидел не Платоновых царей-философов, но ошеломленных невежд, цепляющихся за предрассудки и способных, как и все прочие, на серьезные ошибки.

В таком случае разве они больше меня подготовлены к тому, чтобы выбирать путь человечества?

Прежде чем Хэмиш смог продолжить эти рассуждения, что-то разорвало цепь его мыслей. Заговорил Ригглз, его маленький помощник в серьге.

«Хэмиш, что-то произошло.

Это связано с Роджером Бетсби. Вы просили информировать о любых существенных новостях».

Хэмиш мигнул.

Бетсби? А, да. Дело Стронга. Тогда казалось, что это такое срочное и важное дело – спасти дурака сенатора США от саморазоблачения перед общественностью. Теперь Хэмиш подумал, что связи с общественностью – пиар – могут означать и «перед Артефактом». Конечно, сенатор Стронг все еще может быть полезен при формулировании политики новой эры. Но первое, о чем подумал Хэмиш, – это о возможности снова встретиться с немезидой сенатора. Снова сразиться с острым умом доктора.

Что сейчас делает Бетсби? Он поймал себя на том, что улыбается в предвкушении, как будто ожидает нового умного хода достойного шахматиста.

Порывшись в кармане пиджака, Хэмиш оттолкнул маленькую контактную линзу и взял другой пакет – побольше и квадратный – и тут же развернул в реал-вирт очках.

«Покажи», – приказал он Ригглзу.

Но хоть он и ожидал чего-то необычного, увиденное повергло его в оцепенение и шок.

ПОСМЕРТНАЯ ИСПОВЕДЬ ОТРАВИТЕЛЯ

Если вы это видите, значит, я мертв, или пропал, или мой мозг так изменен, что я не могу ежедневно отправлять сложный код, запрещающий опубликование этого моего послания миру.

Меня зовут Роджер Бетсби. Я работаю… работал… врачом в одной из коммун района Обновленный Детройт. Здесь мигните, и мой гомункул покажет вам, кто я и что защищал. Но ручаюсь, вас больше интересует мое предсмертное обвинение.

Вначале признание. Двенадцатого октября прошлого года, выдав себя за официанта, обслуживающего ленч в Первом американском клубе, я подлил некое вещество в напиток, который выпил сенатор Грэндалл Стронг. Среди ЭТИХ линков есть видеозапись, как я это делаю. Имеется также нарезка повторов многих новостных передач с трансляцией последующей речи сенатора, которую он начал в своей обычной, нормальной манере, мягко, спокойно, но потом тон и громкость начали повышаться, когда сенатор принялся за долгий перечень жалоб и поводов для недовольства.

Со все возрастающим пылом сенатор обвинил нынешний конгресс США в отказе от финансирования Второго репарационного акта. Он выразил свое презрение действующей президентской администрации за предоставление большего контроля над загрязнением окружающей среды агентству ЮНИПА. С канадцев он содрал кожу за ограничение иммиграции в Новые Земли, а суды распял за сокращение выплат жертвам потепления по их иску против заговора Отрицателей.

Вскоре, как обычно, он перешел от врагов социальных, легальных или политических к тем, кого провозгласил истинными злодеями, – всем «боготворцам», которые используют технический прогресс и науку, чтобы присвоить власть Господа.

Миллионы зрителей были свидетелями того, как эта речь приближалась к мощному, бурному финалу. Только на этот раз просто финалом дело не ограничилось – речь вышла из-под контроля. Вместо того чтобы поддерживать высокий, но контролируемый уровень праведного гнева вплоть до самого громового финала, она превратилась в канонаду, расистскую, грязную и непристойную даже для Грэндалла Стронга.

Вот здесь, в записи длиной примерно восемь минут, можно видеть, как сенатора охватывает изумление, он облизывает губы и потом крепко сжимает их. И одновременно начинает жестикулировать драматичнее обычного и колотить кулаком по кафедре. Обратите внимание, что его голос становится все громче, жалобы все цветистее, а брань – злее и крепче. Но за всем этим вы почувствуете изумление, тревогу и что-то еще… растущее ощущение лихорадочной потребности.

Его обычные громкие речи начинаются с жалоб на современную политику, затем переходят к проклятиям в адрес современности и технического «прогресса», а завершается все призывом передать упомянутые проблемы в руки лучших, более мудрых людей. Однако на сей раз такая гладкая последовательность, переход от рассудительной интонации к яростным обвинениям, казалась неуместной.

Видите? Очевидно, он понимает: что-то не так, – но не заканчивает речь и не просит о помощи. Он устремляется вперед. Повышает ставки. Удваивает и утраивает их. Все больше ярится… потом беснуется… потом близок к апоплексии!

Вы уже догадываетесь, что я очень низкого мнения об этом политике. Я считаю его ограниченным демагогом худшего порядка. Так получилось, что мне не нравятся его взгляды по целому ряду вопросов. Но когда я подливал ему изменяющее сознание вещество, моей целью не была компрометация Движения отречения. Я считаю, что сторонники этого Движения ошибаются, но у них есть законное право разумно спорить с остальными. Возможно, они отчасти даже правы в своих предсказаниях судьбы человечества. Кто знает?

Нет, в тот день я провел медицинский эксперимент. Если бы сенатор Стронг не страдал от диагностируемой душевной болезни, то препарат, который я дал ему – совершенно законное лекарственное средство, – не оказал бы на него никакого действия. Он произнес бы свою обычную, излишне драматичную и нелогично полемическую речь без всяких дурных последствий.

Так почему же это средство так на него подействовало – вызвало фейерверк ярости, заставило выкрикивать злобные оскорбления и множество расистских замечаний?

Вернемся к той минуте, когда у сенатора на лице впервые появилось изумление. Видите? Я прилагаю анализ тона голоса. А теперь добавляю график роста напряжения. Сравните их с графиками и таблицами, сделанными во время аналогичных речей почти в том же месте, когда он начинает свое первое большое полемическое крещендо. В первый раз драматически бьет по кафедре.

В других речах анализ данных касательно логических ударений в речи и интонации показывает, что с этого момента сенатор начинает ощущать острое наслаждение. Да, это обычно для обожающих наигрыш экстравертов. Но заметьте, что в речи 12 октября нет этого неожиданного прилива радости. Отсюда изумление на его лице. Очевидно, он ожидал, что получит обычную встряску, разоблачая врагов.

Но когда этого не произошло, чем он ответил? Продолжил речь, с профессиональным мастерством выполняя свою задачу и добиваясь поставленной цели? Или отступил, видя, что что-то идет не так, и заново оценил ситуацию?

Нет. Он не сделал ни того ни другого.

Напротив, мы видим, что сенатор начинает сильнее стучать кулаком. Он стискивает зубы между фразами, он рычит и выкрикивает те слова, которые в других случаях произносил с умеренным, рассчитанным гневом.

Что это – результат действия средства, которое я дал ему? Не оно вызвало его ярость или утрату контроля, оно не сказалось на его логических способностях, не отразилось на его рассудительности.

Оно лишь погасило то биохимическое, гормональное наслаждение, которое он получал от своих праведных обвинений! Только это, и ничего больше.

Теперь мигните, чтобы взглянуть на анэдониум. Это недавнее усовершенствование налтрексона, средства, которое давно применяется для подавления влияния героина и других веществ, вызывающих привыкание. Анэдониум вместе с аккумбенолом блокирует дофаминовые рецепторы только в двух центрах, на которые эти средства точно нацелены. Их постоянно используют в клиниках для наркоманов, таких, где я работаю в Детройте. Следствие их воздействия простое: они прерывают циклическое усиление в случае большей части наркотических пристрастий.

Почти любую привычку можно назвать психофизической зависимостью, или «пристрастием», если повторное следование ей всякий раз подкрепляется в мозгу синхронным синтезом химических веществ, вызывающих наслаждение. Этот основной процесс сам по себе не пагубен: напротив, весьма существен и глубоко гуманен. Основанное на наслаждении подкрепление повторений отчасти отвечает за нашу глубокую привязанность к своим детям, мужьям и женам или за склонность уделять внимание музыке и красоте или хобби. Оно вносит свой вклад в то наслаждение, которое кое-кому приносит молитва. Есть немало хороших, благотворных вещей, к которым мы рады привязаться!

В последнее время специалисты начали рассматривать употребление наркотиков как ограбление этих нормальных физиологических процессов. Героин, экстази и марихуана предлагают короткий путь к механизмам мозга, выполняющим важную эволюционную функцию. Но эта грубая, ударами кувалды, атака на процесс усиления удовольствия редко делает жизнь человека лучше – гораздо чаще разрушает ее.

Теперь мы знаем, что есть и другие способы ограбить эту систему. У некоторых людей гедонистический шаблон получения наслаждения может быть создан путем достижения определенного настроения. Например, циклические потрясения вследствие азартной игры могут стать подлинным пристрастием, и чтобы от него избавиться, нужно приложить не меньше усилий, чем в случае с кокаином или киксом. Аддикты острых ощущений, геймеры с видеоиграми и «волшебники» с Уолл-стрит – у всех этих людей наблюдаются аналогичные процессы. Оказавшись на «американских горках», они не могут остановиться. В легкой степени то же самое мы видим у спортивных болельщиков…

…а есть еще наркоманы гнева. Люди, получающие наслаждение от регулярных приступов праведного негодования и ханжества. Вы знаете таких людей – мы все с ними знакомы. (Каждый нормальный человек, глядя в зеркало, замечал на своем лице эту сыпь.)

На самом деле многие обвинят меня в праведном негодовании, ведь я выступаю против сенатора Стронга! Приглашаю вас в гости. Проследите за моей жизнью и сами решите, укладываются ли моя работа и мои мнения в рамки пристрастия. Может быть.

Но не я здесь главная тема.

Несколько лет назад, когда медицинское сообщество установило, что праведное негодование может быть пристрастием сродни наркомании, я ожидал, что общественность обратит на это внимание. Конечно (думал я), большинство умеренных разумных людей теперь перестанет прислушиваться к этим яростным громовержцам, к этим деятелям, которые сеют с кафедр ненависть к левым и правым, распространяют религиозную или параноидальную манию. Теперь, когда понятна суть процесса, разве это не сделает бессильными тех, кто в гневе отказывается от переговоров, и, напротив, не придаст сил тем, кто ко всему стремится подойти с позиций разума? Тем, кто прислушивается к соседям и старается выработать практические решения проблем.

Тем, кто предпочитает играть ради положительного результата.

Разве этот научно подтвержденный факт не подорвет позиции фанатиков, которые разрушают все переговоры и обсуждения в обществе, рисуя своих противников в понятиях чистого зла и противопоставляя им фарисейское представление о добре? Ведь теперь доказано, что их ярость происходит от вызывающих психофизическую зависимость химических веществ, которые вырабатывает их собственный мозг.

К моему разочарованию, большинство средств массовой информации не обратило внимания на это открытие. Ведь, в конце концов, все эти издания только зарабатывают на расколе «они-против-нас» и на размежевании сторон. Они не видят выгоды в переходе от конфликта к разумным обсуждениям. (Это скучно!)

Я понял: чтобы люди осознали значение этого научного прорыва, должно произойти событие, которое средства массовой информации не смогут игнорировать.

Нужен пример. И я решил такой пример предоставить.

Почему в тот день сенатор Стронг спятил? И не приходил в себя еще несколько дней. Ведь ему не давали средств, изменяющих сознание или действующих на душевное состояние. Он получил лишь средство, подавляющее у наркоманов получаемое ими от наркотика удовольствие. И вот, не получив привычного наслаждения от приступа фарисейского гнева, он превысил уровень злобы в поисках привычного оживления, наслаждения.

А когда ничего не произошло, он еще больше разозлился, как бывает со всеми наркоманами. Он не остановился, чтобы подумать «Может, лучше перестать». Он продолжал все быстрее двигаться к краю в поисках удовлетворения – не задумываясь о последствиях. Он хотел утолить свой зуд, который уже не мог контролировать.

Вот и все. Таков был мой план и мой эксперимент.

То, что он удался, неоспоримо.

Понятно также, что я нарушил закон и кодекс своей профессии. Я применил законное лекарственное средство при правильно диагностированном заболевании… но сделал это неэтичным и нелегальным способом, не поговорив с пациентом и не предупредив его о возможных последствиях. И по всем правилам должен за это отправиться в тюрьму. Конечно, я готов принять свое наказание в традициях Ганди со светлой радостью.

Но дело сделано. Сенатору Стронгу не избежать осуждения за его поведение, ссылаясь на то, что «это ведь был наркотик!» Он выражал личное мнение, и никто не вынуждал его к этому. Он вел себя так потому, что наркоман, а общественное мнение совершенно справедливо осуждает это.

Но самое главное – теперь об этом задумаются миллионы. Теперь они по-другому посмотрят на всех самодовольных фарисействующих наркоманов в своей среде, даже если соглашаются с ними! Все увидят, как эти люди используют свою безжалостную страсть и добавочную силу, чтобы подчинить своему влиянию группы на всех участках политического спектра и превратить споры в джихад, а переговоры – в жестокую войну добра и зла… или зла с добром.

Вы и ваши соседи больше никогда не будете относиться к лихорадочной страсти экстатического гнева по-прежнему. Вы увидите в этом симптомы болезни – почти той же, что курение крэка или опия.

И, может, тогда вы научитесь противостоять шумно негодующим. Вы можете даже рискнуть присоединиться к другим умеренным, рациональным и сочувственным людям, чтобы воспользоваться милосердным даром наших предков. Силой общего спокойного разума. Если это произойдет, я не ропща приму свое наказание. Стану мучеником спокойного взросления.

Если только мой порыв – к драматическому мученичеству – не есть мое собственное лицемерие! Признаю, это возможно. Честный человек должен это признавать.

Да, но если вы это смотрите, я, вероятно, мертв. Поэтому лично я значу теперь еще меньше, чем когда-либо.

Да и вообще речь никогда не шла обо мне. И даже о сенаторе Стронге.

Речь обо всех нас.

51

Вдохновение

Хэмиш снял реал-вир очки, которые почему-то затуманились: может, неисправны? – и тыльной стороной запястья вытер глаза.

Что произошло с Бетсби? Сенатор подослал к нему убийц? Но этот дурак Стронг обещал не трогать его, пока я не сообщу ему о результатах своего расследования.

Хэмиш снова надел очки. На периферии его поля зрения то и дело возникали всплески – реакция на направление взгляда, сокращение зрачка, нажатие на зуб или субвокальные приказы. Хэмиш так давно не практиковался, что невольные движения глаз и хмыканье, точно камни, брошенные в пруд, вызывали рябь, нарушая действие обратной связи.

Вмешался Ригглз. Маленький помощник убрал все заурядные сплетни и слухи, подбирая, оценивая и суммируя факты.

Очевидно, доктор Бетсби разбился насмерть, упав с балкона второго уровня крытого стадиона Детройт-Понтиака; его столкнул (по данным полиции, ненамеренно) пациент во время судорожного припадка. Пациент лечился от наркотической зависимости – какая ирония!

Конечно, некоторые «несчастные случаи» вовсе не случаи. Поэтому полицейское начальство пообещало расследовать любые возможности преднамеренного убийства, тем более теперь, когда посмертное признание Бетсби набирало популярность, обрастая массой слухов о таинственных заговорах. Хэмиш мысленно сделал заметку – отправить на помощь властям одного из своих любимых контрактных оперативников. Он считал личным делом докопаться до корней этого происшествия.

Проклятие. Я встретил так мало умов, которые мог бы уважать.

Если это сделал Стронг, нарушив нашу договоренность, она перестает действовать. Многие договоры перестанут.

Хэмиш закрыл глаза.

В последние дни в его сознании одна за другой возникали непрошеные фантазии – как будто подсознание пыталось обойти загадку, предложенную чужаками из Артефакта. Как всегда, идеи представляли собой сюжеты книг, фильмов или интерактивов. До сих пор все они казались… ну… непригодными, даже никуда не годными. Откровенно заимствованными из ранних творений функциональной паранойи. И его душу омрачало разочарование в себе.