Бьющий на взлете
Шрифт:
Риальто
Второй раз пришел в себя еще тяжелей. Курва добавила яда, не иначе. Руки были скованы наручниками на спиной, лежал мордой в ковер, попытался перевернуться, но справился только повернуть в бок голову. Несмотря на приспущенные шторы и сумрак, плеснуло в глаза золотой лепниной со стен, затянутых багровой обивкой — было больно. Он бы с удовольствием не узнал эстетскую роскошь «Сан-Кассиано»,
— Анель, почему ты пустила в номер посторонних?
— Они сказали, тебе плохо…
Ну, уж точно не хорошо.
— И я позвонила бабушке…
Она плакала, его девочка плакала! Бабушке. Понятно. Мать даже не задумается, что здесь нечисто, рванется к нему сразу же. Матери нет разницы, что ее сын — хитиновая хтоническая тварь.
— Нас убьют?
— Не думаю, — еще как думал. — Пока не знаю, что им нужно. Очень возможно, им нужен один я.
— Нет. Они что-то искали, какую-то… бронзовку? Перерыли все твои вещи.
— Это недолго — перерыть один рюкзак. Нашли?
Его догнало облегчением. Может, и пронесет. Может, он один и пострадает.
Бронзовка? Им нужно кольцо старой Малгожаты, но он его потерял. С него нечего взять, кроме него самого, а женщин могут и отпустить. Но следующие слова Аниелы вернули Грушецкого в омерзительную реальность:
— Нет. Папа… прости, я взяла одну вещь у тебя… она… ну… вывалилась у тебя из кармана на кресло. Утром.
— Какое еще кресло?!
— Вот то, у стены.
То, в котором ему явилась Эла. Элы больше нет.
— Ты зашел когда, бросил куртку, я потом тут сидела и увидела. Я подумала, ты, может, в подарок купил, ты… я не успела тебе сказать!
— Анеля, детка. Пообещай мне, что… когда всё кончится, ты еще раз возьмешь эту вещь и зашвырнешь подальше в лагуну у врат Лидо. Это нужно сделать. Это не успела сделать ее хозяйка. Ни в коем случае не оставляй себе. Обещаешь?
— Пап, я…
— И передай маме, что я люблю вас обеих.
— Пап, ты…
— Все будет в порядке. Я сам скажу. Это на случай, если вдруг забуду.
Ему даже удалось улыбнуться.
— Верь мне. До последнего верь мне, Анель, что бы ни случилось…
За стеной раздался легкий вскрик — голос матери.
Мухоловка захлопнулась, возмездие приближалось.
Шестеро лбов, седьмая — течная сука в черном, с сардонической ухмылочкой, теперь уверенно приклеенной к лицу. А что ей? Теперь можно и торжествовать, поймала ктыря на половой инстинкт, умница. И приманка-то простая какая, и знал всё, и всё равно повелся. Наблюдал, прикидывал, ждал, очень жалел, что не мог видеть настенных часов. Некогда было думать о том, что своей слабостью, единственной за пять лет, погубил разом и мать, и дочь. Женщинам они просто заткнули рот, как мясу, годному на убой. Рванулся Грушецкий — какое там рванулся, напрягся, большего не получилось — только когда среди тех шестерых увидел флегматичного ставленника Строцци, Паоло. Остальные были внятны ему, двое людей, оба явно не до конца соображали, во что ввязались, и трое хищнецов, жирный овод, пара поджарых слепней. А в каменной голове сбоило, как в настройках телепередачи, плыло изображение. Видел их всех словно в пелене третьего века, как под водой видит незащищенный человеческий глаз.
— Джуд, — сказал один из слепней, оглядывая вязанку пищи, — бери, что тебе надо, и пойдем. И вали этих всех.
— Что сразу всех? — вступил второй. — Я бы поел.
— Не успеем, — Джудит цокала каблуками взад и вперед по номеру, не глядя на жертв, — да и подавишься. Он же ктырь.
— Он не убил Пьетро.
Мальчишка-карманник.
— И не отымел Памелу.
Облапавшая его у Мираколи девица. Ведь понимал, понимал же, что все это неспроста…
— С чего ты вообще взяла, что он ктырь? — изумился овод.
Она ощерилась:
— Будете мне еще вопросы задавать! Неужели не видно?! Всё здесь обыскали?
— Всё. Кроме баб. Но ничего не нашли. Что ищем-то, Джуд?
— Одну маленькую вещицу, тебе не по уму, — отмахнулась она от большего слепня. — Баб потом пощупаешь, мертвых.
— Дай хоть молодую живьем!
Лицо Анели исказилось ужасом, Грушецкий дернулся, Джуд усмехнулась:
— Некогда, а жаль. Надо убрать за собой до того, как сюда явится какой-нибудь сачок или восьминогий. Лично я не готова угодить в морилку. Да и этот, седой… как бы не оклемался.
— А чего это он весь такой опасный? — вступил один из людей, молоденький мальчик. — Лежит вон упакованный, не жужжит.
— Упаси тебя твой боженька узнать, чего он такой опасный. И не треплись с ним, тебе не по уму.
— Джуд…
— Заткнись, я сказала, — она деловито шарила по шкафам, столам, тумбочкам.
Повернулась, прищурясь, к Грушецкому:
— Может, сам скажешь? Тогда, так и быть, скоренько убью. И первым, что немаловажно.
Тупить. Тянуть время. Жаль, не видно циферблата часов:
— Знал бы я, что ты ищешь, красотка, может, и помог бы…
Буквально полчаса до точки невозврата.
— Сам скажешь, где вещь? Или их, — кивнув в сторону мамы и Анели, — правда, складывать по очереди у тебя на глазах? Ну, до чего ж мужики дебилы, великая мать… только шантаж, и никогда никакой разумной договоренности!
Они не должны его получить. Зеленый эмалевый жук с молдавитовой спинкой. Да, с ним всё происходит куда быстрее, но он продержался пять лет и получил последний подарок — возможность поговорить с Элой. И за это остро был благодарен сейчас покойной госпоже Малгожате, откуда бы та его ни взяла.
Овод разлепил узкую щель рта, они с Паоло стояли у дверей, перекрывая вход:
— Тянешь время, Джуд. Вали их и пошли. Если ты хотела воздаяния за сестер — вот оно, воздаяние. Кончай выродка.
Но та обернулась к говорившему и окрысилась так, что тот аж попятился:
— Он что-то взял у убитой. Я не знаю, что это за вещь, но она должна быть где-то здесь. И мы найдем ее.
Тянуть время. Не подпускать их к Анеле:
— Нет тут ничего вашего. Я ее… потерял.
Джуд усмехнулась: