Бывшие
Шрифт:
– Покажись, – мой голос разрезает звенящую тишину. – Хватит скрываться в темноте.
Но вместо внятного ответа я слышу хохот, который действует на мои барабанные перепонки не хуже пресловутого звука ногтей по школьной доске. Он так и остается в той тьме, наслаждаясь моей обреченностью. Притаился зверем в ожидании, когда его жертва ослабеет и даст вонзить в свою шею его острые зубы. Вот только я до сих пор держалась и, это его не то злило, не то забавляло. Всегда по-разному…
– Вы называете его Зверем, – голос доктора Хоупа звучит озадаченно, – почему? У него звериный облик?
– Нет, – мои глаза распахиваются и я вновь вижу перед собой унылые обои, – он человек. Но, не смотря на это, в нем нет ничего человеческого.
– И
– Нет, – резко сжимаю ладони в кулаки и сигарета превращается в труху, – я ощущаю совершенно иное чувство.
– И что это?
– Злость. – Припечатываю его взглядом к месту.
– Боюсь, – Хоуп откашливается, – что это больше походит на мощный откат в вашем выздоровлении. Ваш рассказ немного настораживает признаками параноидального синдрома. А это не совсем хорошо, учитывая вашу предысторию. И дабы отмести плохие предположения, нам придется немного поворошить ваше прошлое, чтобы добраться до истинной причины ваших кошмаров. Вы согласны на это?
– Надо же, вы теперь спрашиваете, – беру эмоции под контроль и даже выдавливаю улыбку.
– Обязан это делать, – он с некоторым облегчением вздыхает, – вы же теперь не пациент клиники для душевно нестабильных людей. И вы пришли сюда по своей доброй воле.
Точно. Теперь я – среднестатистическая девушка, которая может распоряжаться своими мыслями, силами и финансами без оглядки на врачей и опекунов. Внешне весьма милая особа с прекрасным будущим и ужасным прошлым. И его уточнения не только формальность. Доктор Хоуп дает мне последний шанс подумать над тем, а справлюсь ли я потом? Но мне необходима помощь, иначе бы я не пришла сюда. И сходила бы с ума в одиночку. А мне этого так не хотелось. Я жить хотела, а не бояться всего на свете.
– Хорошо, – отвечаю ему после некоторого молчания.
– Кристина, вы уверены? Мы затронем время и в период больницы, и в период вашей жизни с вашими родителями. И я не гарантирую, что разговоры на эти темы будут безболезненны. – Он дожидается моего повторного кивка. – Что ж, тогда нам стоит немного сменить формат нашего общения. Вы согласны на это?
– Да. И, пожалуйста, давай перейдем на «ты».
Краем уха улавливаю щелчок диктофона. Ничего удивительного. Каждый мой предыдущий сеанс всегда записывался в аудио формате. А когда я лежала в больнице, то и вовсе снимался на камеру. Говорят, это потом помогает врачам ковыряться в твоих мозгах при помощи твоих же жестов, мимики, интонации. Не страшно, пережить это можно.
– Сеанс ведет доктор Джон Хоуп, – мужчина склоняется ближе к столику с диктофоном, – среда, пятнадцатое августа, две тысячи девятнадцатый год. Пациент – Кристина Энн Берроу, двадцать семь лет…
Далее следует стандартная информация, которую спрашивают при заполнении бланков. Правда, с небольшим лирическим отступлением в виде моей предыдущей истории болезни.
– Кристина, давай вернемся в последний год твоей жизни с родителями. Ведь именно тогда у тебя случилось нечто, что переменило твою жизнь? – Тон доктора становится мягче, будто он стал моей лучшей подружкой, с которой можно как следует посекретничать. – Опиши его. Каким был этот год?
– Чудесным. – Вновь прикрываю глаза и позволяю себе вернуться в прошлое…
Глава 2 «Тогда»
Я – маленький ребенок.
Вот как назвала бы меня сейчас мама, если бы увидела как я ловлю ртом снежинки, которые спускались с неба. При этом она бы обязательно дергала цепочку с медальоном на шее и постоянно касалась бы своих уложенных волос. Это первые признаки того, что она безбожно нервничает и злится. Неудивительно, ведь вечно элегантная и достопочтенная Лили Берроу больше всего на свете расстраивалась, когда что-то шло не по ее сценарию.
При виде пухлых и откормленных детей, которым не мешало бы поменьше жрать черной икры, хотелось скрыться. От неприкрытого превосходства в каждой реплике, хотелось блевать.
Посмотрите на моего Роджера. Ах! Вы видите, вы видите, как он ест золотой ложечкой? Он сам ее выбрал! Метался бедный пупсик между платиной и золотом. Еле уговорили, чтобы оно было белое, а не простое, которое доступно плебеям из низших рангов.
Ох, а вы заметили какие кудряшки у моей Маргарет? Да-да, они отросли до ее чудесного второго подбородочка! Вы ведь в курсе, что пышечки снова в моде? Не то, что эти анорексички… Кстати, вы видели дочь Куперов? Вот где эта болезнь процветает полным ходом. Да, это информация из проверенных источников. Хвала всевышнему, что нас эта беда обошла стороной и наша Маргарет растет такой красавицей!
Это чудесно, дорогая! Я тут подумала, что наши дети были бы в будущем чудесной парой. Может быть, нам породниться?
Превосходная идея!
Я смотрела на этих вышеупомянутых детей и мне было жаль их. Никому бы не пожелала такого брака, который построен на меркантильности людей, желающих «продать» свое дитя подороже. Хотя мои родители были несколько иных взглядов, я все же прилагала максимум усилий, чтобы ни у кого в жизни не возникло желания обрести невестку в моем лице. Я была оторвой в школе, моя черная слава будоражила наш элитный сектор да так, что некоторые улыбались моему отцу в лицо, но за спиной перекрещивались и молились, чтобы их сыновья не смотрели в мою сторону. Папа посмеивался с этого, мама же наоборот каждый раз устраивала истерику с глотанием антидепрессантов. Она не скрывала того, что все мечты и надежды по воспитанию ее второй копии превратились в прах.
Лили всегда сначала думала о чужих людях, а потом уже о семье. И, видимо поэтому, наши отношения трудно назвать теплыми и крепкими. У меня была красивая мама, звезда благотворительности и член всех движений, которые проходили в этом городе. Она была занята чем угодно, что поднимало рейтинг семьи в глазах других, но никак не мной или отцом. Мы были просто красивой картинкой, о которой не судачил только ленивый. Была ли я расстроена? Немного. Волновало ли меня это? Средне. Хотела ли я, чтобы у меня была другая мать? Не уверена. Да и по факту я была полностью отцовской дочкой. Охота, машины, бейсбол – малая часть того, что меня интересовало вместо кукол и платьев.
– В тебе настоящий кремень, я чувствую это. – Говорил каждый раз отец, закуривая крепкую сигару и отпивая янтарную жидкость из бокала. – Ты вырастешь личностью, которую будут слышать и слушать.
В те моменты я сидела в мягком кожаном кресле с таким же бокалом, но в нем плескался яблочный сок. И чувствовала себя на равных с папой. Я не хотела рюшей и детей, не хотела бриллиантов. Я хотела быть таким, как он. Властной, сильной и волевой.
Именно отец первым поддержал мое решение уехать в другой штат, когда пришло время выбирать университет. В отличии от матери, он с арктическим спокойствием помог мне делать первые шаги в этом взрослом мире. И я была благодарна ему и за это, и за то, что не давил на меня стереотипами о будущем.