Бывшие
Шрифт:
Читала и плакала, и представляла нас со Стефом. Разлучённых и несчастных.
С Элей договорились встретиться в том же баре, возле нашей работы, в котором мы столкнулись недавно. Я пришла вовремя, а она опаздывала. Я сидела, вертелась, всё время, вскидывая взгляд на входивших, но Эли всё не было, и на сообщения не отвечала, и звонки сбрасывала.
Ко мне уже пару раз, намеривались подсесть, и познакомиться.
Я только удивлялась, чем я привлекала сейчас мужчин.
Минимум косметики, Бледная, нервная, растрепанная.
А
Народу набилось, не протиснуться, я шла, инстинктивно прикрывая живот, пока не врезалась в кого-то.
— Это уже не смешно, — разозлилась я, взирая на застывшую фигуру Стёпы, — передай своему семейству, чтобы прекратили…
— Бабушке Оле стало хуже, — перебивает он меня, — Эля не смогла приехать. Ты поедешь к нам?
Я тут же теряю свой воинственный запал.
— Конечно, — киваю я, и он тянет меня за руку. Я на ходу накидываю пальто.
Едем молча. Я смотрю на мелькание огней вечернего города, и готовлюсь морально к тяжелой встрече.
— Как ты себя чувствуешь? — разрывает тишину, низкий голос Стефа.
Я отворачиваюсь от окна, и бросаю взгляд на него.
— Прекрасно, — отвечаю, и скольжу взглядом по его профилю. По взъерошенным волосам, по впалым щекам, с щетиной, по пухлым, поджатым губам. Руки уверенно держать руль. Взгляд сосредоточен на дороге. Интересно наш ребёнок будет похож на него. И что он возьмёт. Упрямый характер, красивые глаза, острый ум?
— Что? — озадачивается он моим долгим разглядыванием.
— Ничего, — отвечаю и снова отворачиваюсь, добавляя про себя: «К сожалению ничего»
Бабушка Оля и вправду плоха. Совсем не реагирует на собравшихся вокруг неё людей, и мы только тихо переговариваемся, между собой. Ксения Антоновна благодарит меня, что приехала. Эля обнимает и извиняется за неудавшиеся посиделки.
— Прекрати себя вести, так словно я уже померла, — ворчит тихо старушка.
— Мам, ну что ты такое говоришь? — возмущается Ксения Антоновна. — Мы просто решили тебя все вместе навестить. Смотри и Эля приехала, и Степа с Розой здесь.
Меня немного покоробило упоминания нас в подобном контексте, но я смолчала.
Ольга Владимировна, разлепила глаза, и обвела всех мутным взглядом, остановилась на мне.
— Роза, — тихо позвала она, и я подошла.
— Милая, я так рада, что вы померились, — шелестит её голос, и никто не перечит ей, разве можно сейчас вести эти сложные беседы, все просто молчат, не отрицая и не соглашаясь.
— Стёпа, — зовет она, и Стеф приближается, встаёт позади меня.
— Береги её внучек, — напутствует старушка, — береги, нет тебе жизни без неё, маешься ты, в ней смысл для тебя.
Стёпа молчит, я только ощущаю жар его тела позади, и тихое дыхание.
— Роза расскажи ему, — снова обращается ко мне.
— Что рассказать? —
— Сама знаешь, — отвечает Ольга Владимировна и прикрывает глаза, — идите, нечего возле меня стоять. Я хочу отдохнуть.
Мы потихоньку стали расходиться, только Ксения Антоновна, осталась, и пока мы тихо спускались в гостиную, и неловко переглядывались, она догнала нас, и сообщила, что бабушки Оли больше нет.
Я только и помню, как вцепилась в футболку Стефа, всхлипнула, и темнота поглотила меня.
Очнулась, пошевелилась и поняла, что меня крепко обнимают. Лежу на кровати, в темной комнате, в которой мы когда-то ночевали со Стефом, в тот замечательный новый год. Родной запах, тяжелые руки, мне даже смотреть не надо, я знаю кто рядом. Зажата в кольцу рук, и горячее дыхание шевелит мои волосы.
Помню только, как схватилась за Стефа, а потом темнота. И звенящие в тишине слова, произнесенные спокойным тоном Ксении Антоновны. И мои глаза наполняются слезами, они текут по щекам, заливаются за высокий ворот водолазки. Я всхлипываю, и тут же моих мокрых щёк касаются горячие губы, собирают влагу, утешают.
— Тише, Розочка, тише, — шепчет Стёпа, и уже пальцами вытирает мои щёки. Приподнимается и нависает надо мной. В неровном свете луны, и сквозь слёзы, вижу его обеспокоенное лицо.
— Тише, тише, — шуршит его голос, и губы легко проходятся по подбородку и щекам, лбу и векам. Наконец добираются до моих губ, и нежно касаются, словно он боится, что я его оттолкну. Но я цепляюсь за него, и сама подаюсь ближе, хочу утешения, хочу, чтобы боль утраты немного ослабила свою хватку. И он медленно и осторожно водит по моим губам, своими, сцеловывает солёную влагу, совершенно точно понимая меня.
— Мне так жаль, Стёп, — шепчу я, — жаль!
— Мне тоже, милая, мне тоже, — отзывается он, и зарывается носом, в изгиб моей шеи. И мы молчим. Смерть близкого человека сближает нас. Мы не могли примериться, а тут перед лицом утраты, без слов друг друга понимаем, и ищем поддержки друг у друга.
Я тереблю, и глажу его волосы. Пропускаю сквозь пальцы, зарываюсь в них. Всё ещё плачу, но тихо. Просто слёзы бегут по щекам. Несмотря на боль, мне так спокойно сейчас, в его объятиях. Он жарко дышит на мою шею, и гладит мой живот.
— Скажи сама, — просит он.
Я понимаю, о чём он.
— Как ты догадался? — вместо этого спрашиваю я, и он снова поднимается, опирается на локти, и смотрит на меня.
— Просто понял, ещё в прошлый раз, осознал только сегодня, бабушка Оля помогла, — отвечает он.
— А я ей не говорила, — грустная улыбка трогает мои губы, и я глажу его лицо.
— А ей и не надо было, она умела понимать всё без слов, — он целует мои пальцы, и снова ложиться ко мне плечо.
— Это было неожиданно, — продолжаю после небольшого молчания, — ошеломляюще, и совершенно не понятно, что с этим делать!