Бывшие

Ann Lee

21

Такси тормозит напротив, дома Белых. Я вываливаюсь, и, прислонившись лбом к деревянному забору, прихожу в себя. Меня сильно тошнило, еле выдержала поездку. На время даже из реальности выпадаю, так мне плохо. Стягиваю шапку и утираю мокрый лоб. Вдыхаю морозный воздух, стараясь не думать о том, что было сегодня на обед. Не думать! Не думать! Иначе меня сейчас вырвет.

— Какой же ты вредный, — тихо бормочу я, — весь в своего отца, — и только потом осознаю, с кем разговариваю.

Как

же я теперь, после того, как признала его, смогу убить?

Ладно, соберись, не время и не место!

Потом подумаю, потом поразмышляю.

Может в интернет залезть, имена поискать?

С этими мыслями я давлю на звонок, и через пару мгновений, калитка открывается. На порог выходит Дмитрий Эдуардович, разводит руки в стороны.

— Роза! Рад, видеть тебя!

Я подхожу ближе, здороваюсь, робко улыбаюсь. Вот интересно, если бы Стёпа рассказал родителям, какая я изменщица, радовались бы они моему визиту, навряд ли!

Мы проходим в дом. Из гостиной тут же выходит Ксения Антоновна. Приветствует и даже обнимает. Она совсем не изменилась, за эти шесть лет, вот не сколечко, и Дмитрий Эдуардович, тоже. Я раздеваюсь, и они меня с интересом рассматривают.

— Что? — немного неловко от их интереса.

— Прекрасно выглядишь, — улыбается Дмитрий Эдуардович, — даже без розовых локонов.

Я улыбаюсь.

— Спасибо.

— Ну что ж мы топчемся, пойдёмте, — Ксения Антоновна, приглашает в гостиную. Здесь всё также как и осталось. Словно дежавю. Всё та же уютная обстановка, и те же ароматы витают по дому. Вот только мы всё же другие. Ведём непринуждённую беседу, а сами понимаем, что точек соприкосновения давно нет, только и остаётся вспоминать о прошлом.

Потом замолкаем, всё узнали, что могли, про родителей, про Пашу, я про них, дальше уже запретная тема. Молчание затягивается, и прошу уже отвести меня к бабушке Оле. Ксения Антоновна предлагает меня проводить, заодно посмотреть, проснулась ли мама.

Бабушка Оля, стала ещё тоньше. Болезнь её подкосила. Она казалась такой маленькой на этой широкой кровати, укутанная во множество одеял и пледов. Она мёрзла. Как я её понимаю, я тоже мёрзну постоянно, не отказалась бы забраться к ней под кучу этих одеял. Но я сажусь, напротив, на стул, и здороваюсь.

Взгляд её карих глаз, всё такой же цепкий, хоть и уставший. Видимо тяжело даётся деятельной старушке постельный режим.

Ксения Антоновна, проверяет всё ли в порядке, спрашивает, что нужно принести. Бабушка Оля не о чем не просит, благодарит дочь, и та покидает комнату, оставляя нас одних.

Здесь уже сгущаются сумерки, и поэтому в углу горит высокий торшер. Он даёт мягкий тёплый свет. Здесь совсем не пахнет не лекарствами, никакими либо посторонними запахами. Только нежный цветочный аромат, и сдоба. Этим запахом пропитан весь дом.

— Как вы Ольга Владимировна? — спрашиваю я.

— Ох, Розочка, чувствую себя совершенно обессиленной.

Так хочется хотя бы посидеть, и не могу, а лежать уже тоже не могу, — её голосок, тихий, сухой, но такой добрый. Она вяло улыбается мне.

— Рада видеть тебя, внученька!

Да здесь, похоже, все рады мне.

Я вздыхаю и тоже улыбаюсь.

— Сама-то не болеешь, бледненькая какая! — сетует старушка.

— Нет, все в порядке, просто устала, — отмахнулась я.

— Что же ты так перетруждаешься, что так устаёшь, — в своей манере ворчит Ольга Владимировна, — не надо так надрываться, милая! Не уж то мой внук плохо зарабатывает, что тебе приходиться так пахать? — выдаёт она в конце.

— А при чём здесь ваш внук, Ольга Владимировна? — заикаюсь я, от такой постановки вопроса. — Вы же помните, что мы со Степаном расстались, уже давно.

— Помню, помню, — всё так же ворчливо продолжает старушка, — и чего вас мир не берёт, ведь созданы друг для друга.

— Ну, это спорно, — нервно облизываю губы.

— Это бесспорно, моя милая, — прямо таки твёрдым голосом заявляет она, но потом выдыхается, — он ходит как в воду опущенный, ты бледная. Шесть лет не можете дорогу друг к другу найти…

— Ольга Владимировна, давайте оставим эту тему, — морщусь я. — Зачем? Всё уже сделано и сказано, назад пути нет.

— Ты уверенна Розочка, — хитро смотрит на меня старушка, и мне даже чудится, что она откуда-то узнала про мою беременность, но об этом точно никто не знает. Никто!

— Уверенна, — произношу, как можно твёрже. — И вообще вы хотели со мной поговорить? Об этом? — хорохорюсь, но снова гормоны шалят.

Но старушка не обижается, только вздыхает и прикрывает глаза. Молчит, видимо дух переводит, а мне стыдно становится.

— Простите, Ольга Владимировна, — лепечу, и тянусь к старческой руке, пожимаю, отмечая, какие у неё холодные пальцы.

— Да не стоит Розочка, я сама не в своё дело лезу, ну уж такова старческая натура, — улыбается она, и почти невесомо сжимает мои пальцы.

— А позвала тебя вот зачем, — и выпутывает вторую руку из под одеяла, указывает на одну из полок, — падай мне вон ту шкатулку.

Я подхожу к стеллажу, и тяну на себя массивную шкатулку из дерева, совершенно гладкую, закрытую на маленький крючок посередине. Подношу к ней.

— Открой, — даже не пытается у меня её забрать.

Я открываю крышку. На дне лежит пухлая стопка писем перевязанных белой лентой.

— Что это? — вынимаю я их.

— Это письма, написание мне, на которые я не дала не одного ответа, Роза, — грустно шелестит старушка. — Эти письма мне писал один мужчина, тогда совсем юнец. Случился у меня роман, уже, когда я была замужем за отцом Ксении. Он был военный красивый, с бравой выправкой, с голубыми горящими глазами. Устоять невозможно было. Да я и не пыталась! Я тогда отдыхала в Крыму. Казалось небольшой мезальянс, чего тут страшного.