Бывший муж

Шайлина Ирина

— Смешной, — недовольно сказал Илья. — Как тети Надин Ванька.

Ванька, сын моей подруги был известен тем, что у него почти до трех лет отказывались волосы расти — только едва заметный младенческий пух. А Илья и правда смешной был — уши топорщатся, трогательно розовые, солнышком подсвеченные.

— Новые вырастут, — уверенно сказала я, стараясь заразить своей уверенностью сына. — Я когда маленькая была, осталась у бабушки на лето, и подцепила вши. И она меня побрила, представляешь? А я девочка! И в садик я потом пошла с бантиком на лысой голове.

Илья

звонко рассмеялся. Ради того, чтобы он смеялся, я готова была на голове ходить. Да что там говорить — я бы эту голову побрила, стань ему от этого легче. Но мне кажется, он уловил это мое настроение — беспечной, дерзкой надежды. Мы оба ею жили, правда, про Катюшу сын еще не знал.

— Бластер отняли, — пожаловался он.

И правда, несмотря на коммерческую палату, ничего лишнего сюда проносить не разрешалось, что сына очень печалило. Я на часы посмотрела — сейчас придет медсестра и опустит меня с поста. Я уйду с облегчением — невозможно уходить отсюда иначе. И одновременно, все два дня выпавшей мне свободы буду рваться сюда же, обратно. Потому что тут моя жизнь.

— Как только станет можно, — обещала я. — Заведем щенка. Самого лопоухого в мире.

Илья улыбнулся. Я попрощалась с ним и пошла прочь, оставляя с ним кусочек себя — всегда так было и всегда будет. Я пыталась работать все эти недели, правда большей частью из дома. Мысль о том, что снова придется быть на содержании мужчин, претила — не для того я столько сил на самостоятельность потратила. Впрочем, в отношении сына моя гордость была куда более гибкой — ради него я бы на коленях ползала. Поэтому я спокойно смотрела на то, как Ярослав оплачивает счета в клинике. Не знаю даже, какими были цифры, но предполагаю, что высокими.

До вечера я работала, как бы мне этого не хотелось. А потом — сорвалась. Я знала, что это случится, оттягивала момент, как могла. Звонить не стала даже — Ярослав не удивится. А если и да, разве это имело хоть какое-то значение? Я уже выучила расписание вахты консьержей в подъезде бывшего мужа, подозреваю, что они просто считали меня его любовницей. Жена в больнице — это я уже знала, пусть Ярослав и не откровенничал, а тут вон, вертихвостка зачастила. Впрочем и это не имело никакого значения. Плевать.

— Ярослав еще не вернулся? — удивилась я.

Открыла мне Людмила — мы познакомились. Любить ее я больше не стала, но все же признавала за ней профессионализм. Она не была привязана к ребенку, но Катя рядом с ней в безопасности.

— Опаздывает.

— Идите, — милостиво разрешила я. — Я с ней побуду.

Людмила улыбнулась одними лишь губами. Глаза остались холодными, равнодушными.

— Правда? А вы ей кто? Мама? Тетя? Извините, но я дождусь Ярослава, это моя обязанность.

Я прикусила язык — все она знала, эта женщина. Но бывшая жена и правда не имела прав на чужого ребенка. Не гонит и то хорошо. Потому что уйти я не могла. Тут — вторая точка притяжения. Маленькая девочка по имени Катя.

Катюша спала. Я тихонько вошла и полюбовалась на нее спящую. Я бы обманула, если бы сказала, что ощутила к

этому ребенку внезапную любовь. Я чувствовала потребность в ней. А еще — жалость. Я была мамой самого любимого в мире мальчика, и крошечное существо, лишившееся всепоглощающей материнской любви, было жаль.

Девочка, словно почувствовав мой взгляд сморщила бровки, захныкала сквозь сон. Затем глаза открыла, нашла взглядом меня. Мне казалось, что она уже начала меня узнавать. Иногда она мне улыбалась, а она никому не улыбалась, я все никак не могла поймать эту неуловимую улыбку и продемонстрировать ее Ярославу.

— Агу, — сказала девочка.

— Агу, — ответила я и подхватила ее на руки.

Она уже уверенно держала голову, с нею теперь не так страшно. И мне по прежнему казалось, что меня с Катей связывает страшный секрет — после того, как я едва не приложила ее к своей груди. И смотрела Катя так серьезно, словно четко зная — то, что ей нужно, может дать только женщина. Мать. Но, к сожалению, не чужая мать, этого маленькая Катя точно еще понять не сумела бы.

— Упрямая ты? — спросила я у девочки. И сама же ответила — упрямая.

А Катя только улыбнулась и пустила ниточку слюны. Не менее упрямая няня ушла греметь на кухню, а я с девочкой расположилась на диване — мне было неловко ходить по комнатам чужого дома, и время мы проводили в гостиной. Людмила принесла бутылочку со смесью, сосала Катя обстоятельно и не торопясь, засыпать отказывалась. Она словно поняла, как здорово не спать, сколько всего интересного можно увидеть за это время, и терпела до последнего, мучая и папу, и няню, и меня теперь. Только я страдать приходила добровольно.

— Пришла, — улыбнулся Ярослав.

Я кивнула — слышала их разговор с няней, слышала, как хлопнула входная дверь. Катька нашла взглядом папу, но улыбаться не стала. Занята делом.

— Можешь сходить в душ, я еще не ухожу.

Я бы могла остаться и на ночь. Какая разница, где не спать? Засыпать мне было еще сложнее, чем Катюше. В больничной палате я прислушивалась к дыханию сына, дома к тому, как мерно тикают часы. Здесь уснуть даже проще было — на радостях, что ребенок убаюкан. Но тем не менее я продолжала уходить к себе, стремясь сохранить остатки дистанции, которой еще недавно так гордилась.

— Оставайся, — предложил Ярослав вернувшись из душа. — Я тебе постель в детской, там удобная софа.

— Согласись, это будет слишком странным.

Словно не странно то, что я приезжаю сюда, как на работу, к этой маленькой девочке. И спросил бы меня кто, зачем я это делаю, я не смогла бы найти ответа. Разве можно это объяснить? А я…я чувствовала себя обязанной. Она такая маленькая, эта крошка. И мне отчаянно хотелось додать ей то, чего она не получала — хотя бы этих самых глупых сюсюканий. Над каждым младенцем сюсюкать должны, а Ярослав не умеет, няня — не хочет. А я просто чужая тетя, охочая до донорских материалов. Это — нечестно. И я неуклюже задабриваю карму, задабриваю эту малышку, хотя она и не понимает ничего.