Бывший муж
Шрифт:
— Вот и Катя ваша.
Малышку дали мне в руки. Она была недовольна — наверное, уснула в машине, а потом растормошили, переодели в казенные ползунки, притащили сюда. Но меня узнала, улыбнулась мне даже, затем потянулась к моей шапочке — наверное, не понимает, куда мои волосы делись, которые так здорово дергать было.
— Процедура длится от четырех до шести часов, — объяснил мне высокий мужчина, такой же безлико-стерильный, как и все здесь. — Забирать всю кровь у ребенка никто не будет, не волнуйтесь. Процедура максимально щадящая и чем-то похожа на гемодиализ, а его сейчас
Ни хрена не понятно, но я киваю, потому именно это от меня и требуется. А еще — обеспечить покой ребенка. Никаких препаратов и тем более наркоза ставить нам не будут. Мне нужно проследить за тем, чтобы венозные катетеры были в порядке, чтобы ребенок был сух, чист, сыт. И звать врача в любой непонятной ситуации. Вот это я действительно поняла, это я умею.
— Ну вот и все, — сказала я Кате, когда жужжащий аппарат подключили, кровь потекла в него тонкой струйкой, мужчина все проверил и ушел. — теперь будем развлекаться.
Первые полчаса Катерина была паинькой, после того, как реветь от проколов перестала. Она успела по мне соскучиться, и одной меня ей вполне хватало — то и дело вскрикивала, будто что-то рассказывая. Размахивала кулачком — тем, который был свободен от катетера. Потом поняла, что не может свободно дрыгать всеми конечностями. Поняла, что ей нельзя переворачиваться — спрашивается, зачем она тогда училась это делать? Если бы она могла, то думаю просто сорвала бы надоевшие, причиняющие боль и дискомфорт катетеры.
— Потерпи, пожалуйста, — попросила я. — От тебя так много зависит.
Мне и жаль ее до слез, и понимаю — назад пути нет. Вскоре она разревелась так горько, что нас проведал доктор. Я обещала ребенка утешить — справилась. Дала бутылочку, затем поменяла памперс. Катька уснула — слава богам. Она спала, а я смотрела на кровь, которая по одной трубочке текла, по второй возвращалась. Слушала, как Катя дышит. Думала, что сейчас мой лысый, лопоухий сын один. Что скоро, может сегодня даже, проведут пересадку — как только материал подготовят. Может и он сейчас на процедурах. Я сотню раз сказала ему, что здесь буду, рядом…
Катька спала два часа. Два блаженных сна тишины и покоя — нас даже похвалили. А потом проснулась. Редко кто спросонья доволен жизнью, а уж маленький ребенок, из которого иголки торчат и подавно. Она кричала так, что сначала покраснела, затем побледнела.
— Сиську дайте, зачем ребенка мучаете, — заглянула медсестра. — Недолго уже осталось. Потом, после процедуры дадим легкое успокоительное ей и понаблюдаем.
Дверь снова закрылась, оставляя нас в одиночестве пустой комнаты — две другие кровати были свободны. Аппарат тихо жужжал, процесс шел. Катька дышала тяжело, со всхлипами, тряслась всем маленьким тельцем. Но процедура проходила хорошо — дважды в час к нам заходил доктор и проверял, как все идет.
— Да что же от меня все невозможного требуют, — прошептала я.
Катька плакать перестала. Нашла глазами лампочку и уставилась на нее,
— Я просто об этом забуду, — сказала я. — Как будто этого не было.
Воровато оглянулась — врач приходил недавно, значит минут пятнадцать нас точно никто тревожить не будет. Катька смотрела на лампочку, кожа вокруг губ белая — так орала. Не моргает даже, дышит только чуть слышно. Совсем устала, совсем отчаялась.
Я расстегнула халат на груди. Господи, что делаю… Задрала наверх футболку, отстегнула лямку лифчика. Прилегла рядом. Позволила соску коснуться щеки ребенка.
Естественно, она не поняла, ребенок, за свою недолгую жизнь никогда не видевший материнской груди. Но повернула голову. Потянула свободную ручку. Наверное, хотела схватиться за сосок, грудь, но руки ее пока слушались так себе, поэтому уцепилась за отворот халата.
А потом — ротик открыла. Соска коснулась. Причем выражение лица такое — словно лимон в рот засунули. Наверное, у меня такое же. И я искренне надеюсь, что Катька сейчас просто сосок выплюнет. Но она делает первое сосательное движение. Потом второе. Мне кажется, из меня вытягивают не капли молока — саму жизнь. Катька сосет, и засыпает даже, а я реву молча.
Глава 22. Ярослав
В последние пять дней перед пересадкой химию давали такими конскими дозами, что Илья на глазах таял, а я видел его только по фото и видео, думать боюсь, что за эти дни пережила запертая там Яна.
А мне вернули Катю. Она тоже была ослаблена процедурой, донельзя нервная и истеричная. Плакала взахлеб, соску бутылочки упрямо выталкивала изо рта языком — поесть согласилась, только совсем оголодав. Нас проведала педиатр и сказала, что восстановление идет хорошо.
На улице май, безудержный и беспощадный, весна, которая прошла практически незамеченной. Выходной, няни моей нет, Катя без настроения. Я решил отвезти ее к Даше, заодно проверить, как у нее там дела. Коляску брать не стали — освоили слинг. Выбрали самый безопасный, в котором ребенку комфортно и голова придерживается, чтобы устав и укачавшись уснуть могла.
Вышли из машины. Зелено кругом, даже кажется, что от чистоты и свежести воздуха голова кружится. Катька недовольно щурится — солнышко ослепило. В такие дни хорошо всей семьей на пикник. Сосиски на костре жарить. Дурачиться.
Хорошее место я для Даши выбрал. И качество на высоте и красиво, и процедуры всякие разные. То, что нужно, чтобы ее на ноги поставить.
— Кто у нас к маме пришел, — пропела женщина, что провожала нас в палату. — Гулять наверное, пойдете? Чего в такую погоду сидеть в четырех стенах.
Я кивнул — услышанное обрадовало. Значит гуляет, а это отлично. Даша сидела у окна с книгой в руке — Тургеневская барышня, не дать, не взять. Катьке обрадовалась, протянула руки. Я с готовностью ребенка отдал — своя ноша, конечно, не тянет, но все же моя мелочь становится увесистой.