Бздящие народы
Шрифт:
Вобщем, мы к нему пришли однажды вечером. Дверь отворила его благоверная — трясогузка махонькая, но злобная, как голодная вошь. Самая настоящая бесчинствующая недотыкомка. Шмакодявка хитрожо-пая, знаем, знаем тебя.
— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!..
— Здравствуйте, здравствуйте!..
— Здравствуйте, здравствуйте! Здравствуйте!
— Ах, как вы чудесно выглядите!
— Ах, как вы похорошели, отожрались, залоснились, жиром покрылись... В самом деле, Мизиано заметно отъелся, брюшко торчит, как у беременной фаворитки Людовика XV. Вообще, он страшно похож на мелкого авантюриста эпохи просвещённого абсолютизма. Такой же длинный лоснящийся нос, вострые ртутные глазки и волосики кудрявые, как паричок. Это он,
Сели мы с ними ужинать. Разговор не очень клеился. Пустотой веяло от мизиановских суждений, пустотой и приблизительностью. Что-нибудь скажет он: вроде бы верно, а вроде бы и нет. Глазок у него не снайперский, а вороватый, умишко беглый, но недоразвитый. Скучно нам стало, ох, скучно с известным русским интеллектуалом и организатором. Подруга жизни же его и вовсе помалкивает и только мясцо с тарелки пощипывает: стерлядь, хорёк. Щука.
Барбара и говорит:
— Пошли отсюда.
Не очень вежливо! Очень даже невежливо! Мизиано с женой вздрогнули и переглянулись. А хули ещё делать? Права Барбара!
— Ну, пошли отсюда. Хватит. Встали и вышли в переднюю. Схватили куртки с вешалки. Скучно! Тускло!
— До свиданья, до свиданья, до свиданья, до свиданья. До свиданья, до свиданья.
Выскочили на улицу из подъезда. Мокрый снег валил с чёрного неба. На тротуаре валялся каравай хлеба. Чёрная ворона клевала каравай за пупок. Прохожая бабка чесала под юбкой лобок.
НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИК ЭДУАРД ЛИМОНОВ.
В культурном ювелирном мире Москвы вот уже десять лет (не меньше!) сверкает фальшивый роскошный бриллиант по имени Эдуард Лимонов. Почему фальшивый? Как писатель Лимонов вполне подходящ: добротный автор горьковской традиции, а в прошлом — весёлый поэтишка. Был в нём какое-то время настоящий кураж средней руки — кураж молодцеватого люмпена, дорвавшегося до культурки. Однако Лимонов начал претендовать на большее: на мощную политическую авантюру, на подлинное идеологическое охуение, которое одолевало когда-то его кумиров — Эзру Паунда, Луи-Фердинанда Селина, Юкио Мисиму. Не будучи храбрым и бесшабашным уличным бойцом, а уж скорее кабинетным писакой. Лимонов мечтал, как онанирующий подросток, о баррикадах, парадах, кровавых каскадах и партизанских эскападах. Так он и создал свою опереточную национал-большевистскую партию, куда втянул молодых озлобленных недоумков и большеглазых романтических зверёнышей. Так стяжал он масс-медиальную дешёвую славу и популярность среди скучающих мальчишек и дур-кующих обывателей. Партия его была абсолютно, соц-артистская, картонная и несерьёзная! Однако же он с неослабевающим энергией дрочил на поганую ельцин-скую клику, а кроме того подлинно ненавидел Запад. Видимо, многолетняя его эмиграция дорого ему обошлась, бедолаге. Ругался он на Запад: иногда толково, иногда не очень, но с истинным остервенением. Позитивная же его программа была совершеннейшая дрянь: национал-большевизм, одним словом! Обосса-ный бабушкин мундир с перхотью! Чугунножопая демагогия сталинистского выкидыша! Плевок с корицей!
Мы столкнулись с Лимоновым в метро. Был он не один, а с телохранителем. Поэт с телохранителем, поздравляем! Впрочем, телохранитель оказался весьма неглупым и чертовски симпатичным парнем. Привет тебе, Костя! Сам Лимонов в свои пятьдесят выглядел как настоящий свежий огурец в кожаной куртке: мороженый овощ!
— Сейчас, Александр, иду в Думу, но вечером можем увидеться.
О, блядь, государственный деятель! Ёбарь-провока-тор! Ну-ну молоток!
Вечером встретились в маленькой забегаловке на Кузнецком мосту Лимонов опять явился с Костей-телохранителем, а мы с другом Кудрявцевым. Купили две бутылки водки и заспорили о методах сопротивления.
Кудрявцев говорит:
— Ну как ваша партия, Эдуард?
Лимонов отвечает:
— Растём,
— Это о чём же вы говорите, о каком мятеже?
— Гражданская война будет. Скоро Ельцин коньки отбросит, тогда и начнётся. Присоединяйтесь, вместе дело будем делать. Разгуляемся тогда, повеселимся.
И хитро так поглядывает из-под очков. Эх, бестия
большевистская! Александр говорит:
— А мы — индивидуалистические анархисты. Мы свою войну ведём — локальную, специфическую: ёбс.
Лимонов опять:
— А вы всё равно к нам присоединяйтесь. Такие, как
вы, нам нужны — безумные... Вместе будем воевать.
— А во имя чего воевать? За что? Лимонов задумался. Пальцем по столу застучал. Тут Костя говорит:
— За свободу. Но это Костя, а Лимонов только глазами постреливал, аферист. Фокстерьер.
Захмелели мы от этих двух бутылок и по домам разошлись. Мы — в валерину мастерскую пыльную. Лимонов — в съёмную уютную квартирку на Арбате. Александр раньше в этой квартире бывал: скромная, но добротная советская квартирка — ничего.
Между прочим. Александр и Барбара в Москве читали «Московский дневник» Вальтера Беньямина. Немецкий интеллектуал Беньямин был в Москве в 1927 году и писал, что советская столица сильно похожа на приисковый Клондайк — по бедности и интенсивности общественной жизни. Только вместо золота на московском Клондайке люди добывают другое драгоценное вещество — гнуснейшее вещество власти. Молодчага Беньямин, умный он и прозорливый был! Ни хуя не изменилось в Москве с 27-го года: дельцы, политики, писатели, журналисты, художники, гангстеры, все, все — добывают по-прежнему только одно это вещество! Вещество власти! Только об одном мечтают, суки подлые, об одном: о власти говёной! О власти позорной? Денежной власти! Идейной власти! Политической власти! Животной власти! Полицейской власти! Криминальной власти! Коррумпированной власти! Прости-тутской власти! Личной власти! Пузырястой власти! Патриархальной власти! Дешёвой власти! Трёхрублёвой власти! Над умами власти! Над потрохами власти! Над душами власти! Медиальной власти! Носорожьей власти! Петушиной власти! Собачьей власти! Собачьей власти! Бля, собачьей власти!
РЫНОЧНАЯ ТОРГОВЛЯ
С нашим другом Кудрявцевым мы пошли на рынок. Это был маленький базарчик совсем недалеко от Пушкинской площади. Потеплело, и базар утопал в грязи. Тут в основном торговали старушки и люди с кавказской наружностью. Мы пришли купить свежих овощей и соленьев к ужину. Торговцы подзывали нас к своим огурцам, маринованным помидорам и петрушке ласково. Они обращались к нам следующим образом:
— Подходите, дорогие, покупайте картошечку!
— Миленькие, поглядите на эту капустку! Она прямо к вам просится!
— Деточки, вот лучок дёшево продаю!
— Ax, хорошие мои, вот сладкие яблочки!
— Да вы сами сладкие, купите помидорчиков!
— Внучка милая, купи у меня семечек!
— Ах, добренькие вы, свеколка вот для борща! Тёплая затхлая деревенская утроба дышала на нас белым коровьим паром. Ах, какая Москва столица? Москва — село, разбухшее непомерно до двенадцати миллионов, Москва — деревенька ополоумевшая. Бабки месили валенками слякоть да приговаривали:
— Господь сохрани, купи творожок, купи сметанку, купи рыбку солёную, купи масле ца...
Тут вдруг на базар въехала милицейская машина с тремя ментами внутри. Ха! Что тут началось! Ёб твою мать, локальная паника! Нет, не смешно, облава! Сучья облава! За этими тремя ментами появились ещё четверо. Подвалили к кавказцам, начали проверять документы. Двоих тёртых азербайджанцев тут же поставили лицом к стенке, заломили руки, стали щупать по бокам. Бабки закудахтали: кто в поддержку милиции, кто против. Тут один азербайджанец чем-то досадил менту, и тот его палкой под колени — бздых, бздых! И по рёбрам, и по ладошкам профессионально так! Азербайджанец только в грязь осел. Ух, подойти бы к менту да въебать ему по яйцам, гаду! Сука дешёвая! Тварь!