Бздящие народы
Шрифт:
Вот наконец мы и встретились...
В центре чёрной пульсирующей пустоты шевелились две еле различимые амёбы-фигурки: два коротконогих ушастых создания. Корошо и монтерлан. Это были они, сперматофоры мерзопакостные, дрянь гной-нокровавая, вымя потрескавшееся. Тёрлись друг о дружку, хихикали и скоблили душу. И оглушительно
прошептали:
— Таааааааак двоооооооооое ваааааас пуууууууууу-
зыыыреееееей илиии ооодиин? Двооооое? Илииииии ооодииииин пуууууууузырь? И снова возникло видение: мёртвое, бездыханное море, на поверхности которого надуваются два огромные пузыря... Тихо, ужасающе надуваются, заполняя собой всё пространство, вбирая его вместе с солнцем и облаками... Раздуваются, проникая друг в друга прозрачными стеночками, но не бесконечно: шарах-тарарах!!!! Шарах-тара-рах!!! Взорвались!
Блевотина! Литература! Продажность! И ещё раз:
блевотина! Литературщина! Они появились опять, эти бездарности: монтерлан и корошо. Они серьёзно вознамерились покончить с нами — удачи им слала вся сволочь людская. Сгиньте, сгиньте, просили они, мы ниче-
го не хотим знать о вашей дешёвой любви и вашем копеечном сопротивлении. Каждая неудача союза двух индивидуумов есть удача тайной полиции. Пошлая непрерывность социальных связей рвётся на обочине государства, где вступает в свои права страсть. Максимум энтропии достигается там, где разглаживается складка непрозрачности. Монтерлан и корошо приходят к тем, кто страшится окончательной гомогенности. Желать — значит дарить то, чего у нас нет, тому, кто в этом даре не нуждается. Мы пожелали мир, мир изверг нас.
Индигенные удивлённые рожи склонились над нами, распростёртыми в собственной блевотине и кале:
что такое? Что случилось? Скорая ли помощь нужна или полиция? Наркотики это или эпилепсия? Но мы предпочли очухаться сами: встали и утащили свои конечности, туда — под гостиничный душ, под водяные струи, скорее, а потом в Мехико-сити, а потом в аэропорт, а потом в самолёт, дрожащий над облаками, летящий назад, в Европу, где никто ничего не хочет знать: ни про Косово, ни про анархизм, ни про любовь, ни про тайную полицию, ебать её, не переебать... Вот такая вот, бля, литературщина, вот такое вот эпигонство, ни хуя тебе никакого блеска, одна только нищета, одно только художественное рабство, ни хуя тебе никакого техно, никакого сэмплера, никакого новейшего катарсиса, никакого хип-хопа... Публика ждёт и ждёт хип-хоп, ждёт и ждёт катарсис, и вот он уже вроде бы на подходе, и вдруг!.. Какая-то такая хуйня обрушивается, просто пиздец! Такая хуйня! Вместо катарсиса! Хуйня, блядь!! Сука, пиздец!
НУЖНО НАЖАТЬ
В самолёте, летящем из Мехико в Париж, мы написали наше третье совместное стихотворение. Вот оно:
Хватит дрожать:
Нужно нажать. Блядь.
Это всё. Больше мы ничего не смогли написать. Никакого творчества не получилось. Да и какое может быть творчество в этом обосранном, репрессивном, испохабленном властью, мире! Никакого, бля, творчества, одно ничтожество, одно мяуканье, одно, бля, мычание, одно гыканье, одно пуканье, одно бурчание, одно урчание, бля. Но не есть ли это бурчание, возможно, теперешнее рабов восстание и о чём-то прекрасном и важном напоминание? Единственно возможное восстание? Здесь и сейчас восстание? А? Блядь? А? А? А-а? А-а-а? Единственно необходимое напоминание!
ДЕЛО ОБ ЭЙФЕЛЕВОЙ БАШНЕ
В аэропорту Шарль де Голль мы, стоя у таможенного окошечка и объясняясь с французским пограничником, на минуту оказались в объятиях самого холодного из всех холодных чудовищ — в объятьях государства. Всего минута нервного озноба и отвращения, а потом — оперативный простор открытого пространства и дорога на Париж. Денёк был солнечный и совсем не морозный. После двенадцатичасового ужаса трансатлантического перелёта нам страстно хотелось жрать.
Мы похерили наши аэробилеты от Парижа до Вены по одной очень простой причине: нам вздумалось провести во французской столице крайне важную политическую акцию.
Поджечь Эйфелеву башню. Эта мысль пришла нам в голову в Мексике и с тех пор не давала покоя. Зачем, спрашивается, нам это понадобилось? Что такое Эйфе-лева башня? Пустой туристический символ Парижа, открыточный эйдос европейской элегантности, националистически-космополитически этикетка! Кукушкино гнездо, ёб твою мать! Буржуазная фаллоцентричес-кая игла! Праздничный шприц богатеньких янки! Поджечь Эйфелеву башню означало для нас буквально следующее: продемонстрировать, что вся эта показная, а на деле фальшивая культурная
ректность. Что? Узкоглазые, арабы вонючие? Нет, мы так не говорим! Но мы так думаем! Думаем, бля1 Сукв пархатые! Жиды перхотные! А?! Короче, поджечь Эйфелеву башню означало вставить всей этой лощёной псевдокультурной сволочи щепку в жопу. Но как поджечь? Разумеется, мы вовсе не хотели начисто уничтожить башню, это была бы ненужная крайность. Нет, мы хотели, чтобы башня просто горела, просто была охвачена огнём. Для этого нужно было полить всю конструкцию бензином. Опрыскать её бензином, а потом запалить спичкой. И башня вспыхнула бы, как символ всей этой ёбаной культурной власти. Вспыхнула бы на двадцать минут, а потом стояла чёрная и сконфуженная, как старая блядь на площади Клиши. Вот какова была задача. Ведь мы не террористы, мы не верим в террор. Мы верим в возрождение действенного символического языка и в честно-обтруханное противоборство со властью. Мы верим в активный конфликт, который должен продуцироваться сопротивленцами постоянно, на разных уровнях, в сфере ежедневного существования и эмблематической культурной репрезентации. Во всех областях!
Вобщем, мы позавтракали и поехали осматривать башню. Она оказалась всё-таки чересчур огромная. Просто пиздец какой-то! Трудно такую дылду облить горючим сверху донизу, трудно запалить! Ой-ой-ой, как трудно! А нас ведь всего двое, не пятьдесят человек. И это принципиально: мы не хотим использовать никакую наёмную силу, никаких посторонних людей. Мы — сообщество влюблённых, и точка. Неописуемое сообщество из двух революционных щенков. И мы не хотим привлекать и использовать в своей деятельности другие социальные элементы: клошаров или панков, скинхэдов или эмигрантов. Мы не какой-то там худож-ник-пидор Шлезингер, Christoph Schlingensief. Да, этот тип настоящий пидор-симулянт, паразитирующий на пьяницах и клошарах. Использует бедолаг в своих мудацких перформансах. Получает за их счёт рекламу, бабки и успех. А мы — нет! Мы ни на "ком паразитировать не желаем. Мы — сами.
В конце концов мы решили купить детские водяные автоматы, начинить их бензином и таким образом опрыскать горючим Эйфелеву башню. Поехали и купили эти автоматы, потом раздобыли у одних знакомых бензин. Поднялись на лифте на смотровую площадку башни. Ой, блядь, всё-таки трудно опрыскать всю эту чугунную махину! К тому же везде шныряют полицейские, всюду охуенный контроль! Что делать? Бля!
Жаль отказываться от своих мегаломанских проектов! Очень жалко! Но ничего не поделаешь! Принцип реальности, бля! А честно говоря — просто поражение! Просто чудовищный облом, жестокое и отвратительное разочарование! Какие же мы мудаки, блядь! Так жестоко проиграть! Так просраться! Слишком велика эта ёбаная башня!!
МАЙК КЕЛЛИ — МАТРИАРХАЛЬНАЯ ЖОПА
Короче, мы вернулись в Вену. И пребывали в неизбывной чёрной депрессии. Сил хватало только на то, чтобы искупаться под душем. Неудача с Эйфелевой башней едва нас не сломила. У Александра чуть не началась импотенция, а у Барбары из десен шла кровь и стаканы выскальзывали из рук, так что мы жили среди сплошных осколков. Мы начали сильно сомневаться в нашей солидарности. Сообществу влюблённых чуть не пришёл пиздец. Вместо секса возникла паника. Вместо совместной работы — немочь. Вместо веселья — бзда.