Ц-5

Большаков Валерий Петрович

— Да? — оживилась Лидия Васильевна. — Петечка никак не угомонится…

— Скучает.

Прочитав коротенькое послание (еще не напомаженные губы сминались улыбкой), мама вздохнула и приобняла меня за плечи.

— Ой-ё-ё, ёжечки, ё-ё… Раньше я почему-то думала, что вот — вырастут дети, и тревог станет поменьше. Ага… Больше! И я себя как-то неуверенно чувствую. Уж очень вы быстро выросли и перестаете быть детьми. Ты уж точно повзрослел — и беспокоишь меня постоянно… Мой Мишка, Мишенька уже не в шутку, а всерьез превращается в Михаила Петровича!

— Таков

уж жизненный цикл на стадии имаго, — философически заметил я. — Вредные дети закукливаются в отроков и отрочиц, а потом из коконов вылезают вредные взрослые. А как насчет Анастасии Петровны? Чего-то ее не слышно, кстати… Почивать изволят?

— Изволят… Настя еще ребенок, — женский вздох выдал сомнения.

— Мам… Девушка со вторым размером груди уже не совсем дитё.

— Всё-то ты знаешь… — мать растрепала мне волосы, и загрустила.

— Мам, — я обнял ее и прижал к себе, — не переживай, ладно? В моем списке любимых женщин ты всегда будешь занимать самую первую строчку!

— Ну, ты меня утешил! — мама рассмеялась, возвращая очарование утру. — Эх, Мишка, Мишка… Какой же ты у меня большой!

— Пей свой кофе, — улыбнулся я, — а то остынет.

«Любимая женщина» отхлебнула.

— Само то, как наш мастер говорит.

Шлепая босиком, прибрела сонная Настя в старой маминой ночнушке.

— Доброе утро, красавица! — приветствовал я ее.

— Доброе утро, краса-авец… — ответила сестричка, зевая. — Никому к удобствам не надо? А то я надолго…

— Мокни! — уступил я по-братски.

Девушка убрела в ванную, и тут же осторожно тинькнул звонок.

— Кого это с утра принесло? — заворчала во мне скрытая дедовская натура.

Как был, в футболке да в трикушнике, так и вышел ранних гостей встречать. За порогом стоял Сима, то бишь Серафим Павлович, второй секретарь райкома ВЛКСМ. В непривычном для него строгом костюме он напоминал деревенского парубка. Хорошо, хоть без галстука.

— Могу? — ухмыльнулся Серафим, выражаясь с незатейливым лаконизмом.

— Прошу, — шаркнул я тапком.

— Миша, кто там? — донесся мамин голос.

— Это ко мне!

— Нет, если кофе угостите, — жадно принюхался Сима, — то я к вам!

На кухне засмеялись.

— Проходите!

Скинув туфли, второй секретарь пошел на запах.

— Серафим, — скромно представился он. — Просто Сима. Райкомовские мы. Расходуем свой выходной по причине инициативы комсомольских масс.

— Присаживайтесь, Сима, — улыбнулась мама. — Попробую компенсировать потерю времени.

— Премного благодарны!

В ванной зашумел душ, и теперь уже я улыбнулся — Настя дождалась, пока ситуация с визитом прояснится, и лишь теперь включила воду, узнав все подробности.

«Просто Сима» пригубил кофе — и завел глаза под потолок.

— Божественно! — замычал он, и мамины щеки слегка порозовели. Все-таки, до чего красивая мне родительница досталась!

Чмокая и качая головой, Сима ополовинил чашку и лишь затем сказал, отпыхиваясь:

— Ну, что, Миша? С автопробегом все в полном порядке. С таким девизом, как у вас, я иного и не ожидал, а когда Егор Ефимов — Герой Советского Союза, между прочим, — станцевал с нашей завсектором… Все аплодировали стоя!

— Он так хорошо танцует? — удивилась мама.

— У Егора Пименовича ног нет. Ребята, — второй секретарь кивнул на меня, — смастерили ему… Ну, это протезами назвать — язык не поворачивается. Искусственные ноги! Блеск инженерной мысли! Миш, сколько у вас сейчас таких?

— Три пары, если и те считать, что у деда Егора. Да мы бы и больше сделали, но больно дорого выходит.

— Профинансируем, строго обязательно! — веско сказал Сима. — Вопрос на контроле у первого секретаря. Вашу инициативу, товарищ комсорг, поддержали и в Николаеве, и в Киеве, и в Москве! С директором школы я договорился уже, талоны на бензин выбил. Но это все присказка. Короче. Пятеро ветеранов войны, включая Егора Пименовича, тоже хотят поучаствовать в автопробеге. У них на всех — одна здоровая нога! Как раз одноногий — капитан в отставке Скоков — поведет «ЗиС-110». Последние тридцать лет он, если и выбирался на улицу, то на костылях. Можете вы себе такое представить? — обратился он к маме.

— У-ужас! — выдохнула та.

— Во-от! — вытянул палец второй секретарь. — А теперь он будет ходить! Ведь будет, Миш?

— Будет, — твердо пообещал я. — Строго обязательно.

Мамины глаза повлажнели. Она так на меня посмотрела, что я тут же подрос и раздался в плечах.

Глава 4

Вторник, 17 февраля. Позднее утро.

Сомали, Зейла.

— Товарищ полковник! Прием! Да едрить твою… — Ершов, согнувшись в три погибели, корпел над рацией. Рация шипела, трещала, в моменты хорошего настроения передавала пару слов — и тут же срывалась в свист и вой. Завоешь на такой жаре…

Солнце палит в затылок, пот капает со склоненного лица на панель… Зимний зной.

Сощурившись, Григорий осмотрелся. Его батальон засел в районе старого порта, отстроенного еще османами. Одни каменные арки да башни остались. Вот и всё, на что можно глянуть в Зейле. Ну мечеть еще, десятка два зданий пожиже, в один-два этажа, а остальное — хижины, кое-как слепленные из досок, жестянок, картонок, фанерок, тряпья… Но место стратегически важное — порт. Перекресток. Отсюда километров десять до границы с Джибути. Эфиопия не дальше.

А вокруг, куда ни глянь, унылая равнина, редко где встопорщенная термитником, всклокоченная акацией или колючими кустами. Бакалия — пыльная, душная, безрадостная полупустыня, где усохшие полукочевники пасут полудохлых овец. Анус мира, как кучеряво выражается сержант Юдин.

— Товарищ капитан!

Ершов оглянулся. К нему трусцой подбегал старший лейтенант Шатов.

— Товарищ капитан! Обе зенитные ракетные батареи развернуты и готовы к бою! — отрапортовал он, четко прикладывая руку к уставной панаме.