Ц-5
Шрифт:
— Ни за что! — пылко выдал Саша.
— Шуруй, — насупилось начальство. — Работай. ДОП отменяем, заводим ДОР…[1]
Глава 5.
Пятница, 20 февраля. Раннее утро.
Первомайск, улица Дзержинского
Вроде и лег вчера пораньше, а все равно не выспался. Как проснулся в четыре, так и проворочался до дребезга клятого будильника. То дурная башка ныла, то непрошенные мысли в эту дурную башку лезли. А вот завтрак в меня не полез.
Я вяло
А теперь вот маюсь. И чего было фыркать? Твои беды — это твои беды, близкие в них неповинны.
Наверное, в сотый раз я обошел вокруг «Ижа», совершая «чек-ап». Две канистры с бензином… Запаска… Домкрат… Топор, саперная лопатка… Сухпай… Одеяла… Аптечка… Огнетушитель…
Да все, вроде.
Автопробег решили начинать с площадки у стадиона. Встали пораньше, съехались. Рядом с «Ижаком» бодро урчала «Волга» Ромуальдыча и тюнингованные «Жигули» братцев Кирш. Бампер к бамперу с «волжанкой» тарахтела кагэбэшная «дублерка». Я узнал здоровенного Славина — он трогательно и неуклюже опекал миниатюрную блондинку. А рядом, стоя наособицу, куталась в шубку Марина.
Она неспокойно искала глазами кого-то в толпе, наверное, меня, и я поспешил отвернуться к «зэпу-универсалу» Эдика Привалова — «Запорожец» прогревал мотор чуток в сторонке, уступая место роскошному черному лимузину. Державный «ЗиС-110» выглядел круче нынешних правительственных «ЗиЛов» — все наши обступили ветеранское авто.
— Чё это?
— Ой, Изя, когда ты научишься разговаривать нормальным языком?
— А чё?
— О-ой…
— Это стеганка такая, чтоб утеплить салон, а внутри — гагачий пух.
— Здо-орово… Как у Сталина!
— Вельми понеже…
— Мишенька!
Мне и без гагачьего пуха потеплело — я замахал рукой маме с сестричкой. Обе меня сразу засыпали тревогами, да заботами:
— А не замерзнете? Не сломаетесь в дороге? Мишенька, ты смотри, если что, сразу возвращайся! Ну ее, эту Москву! А пирожки ты взял?
— Всё взял, мамочка! — заверил я родню. — Ты только не волнуйся. Тут ехать-то! И я же не один.
— По машинам! — трубно скомандовал Ромуальдыч.
— Ну, все, все! — обцелован и настроен, как надо, я сел за руль. — Пока, мам! Настя, не обижай ее!
— Ла-адно, не буду!
— Пока!
— Пока, пока!
Румяные с холодка, в машину полезли девчонки.
— До Москвы не подбросите? — весело защебетали близняшки, устраиваясь на заднем сиденье.
— И обратно! — хихикнула Рита, мостясь на переднем.
— Всё взяли? — спросил я бесцветным голосом.
— Всё! — ответило звонкое трио.
— Ничего не забыли?
— Не-ет!
Помахав в окошки провожающим, мы тронулись. Впереди рассекали обе «Волги» — я пристроился третьим. Свернул на мост. Выехал на Советскую. Оставив позади оба кладбища, православное и еврейское, сосредоточился, чувствуя, как неохотно отпускает
«От чистого истока в прекрасное далёко, в прекрасное далёко мы начинаем путь…»
Я зло дернул щекой. Хорошая строчка, чудная строчка, а мне — как пенопластом по стеклу! В бардачке лежал длинный разлинованный свиток электроэнцефалограммы. Даже студент-медик распознал бы в биениях самописцев сдвиг альфа-ритма, «билатерально-синхронные бета-волны» и прочие симптомы. Достаточные, чтобы вывести неразборчивым почерком врача скорбный диагноз: рак мозга.
Пятница, 20 февраля. Позднее утро.
Ленинград, Невский проспект.
— Дэн, за нами хвост! — Фолк, сидевшая за рулем, отчетливо напряглась.
— Вижу, — мурлыкнул Лофтин. — Не обращай внимания, Синти.
— Можно оторваться, если… — неуверенно начала Синтия.
— Стоп, детка! — притормозил ее Дэниел. — Можно, но не нужно.
«Хонда» с дипломатическими номерами ехала в среднем ряду. Малозаметный «Moskvich» салатного цвета не отставал, держась в сторонке. Лофтин пригнулся, осматриваясь.
Близился перекресток у «Гостиного двора» и гостиницы «Европейская».
— Притормаживай, детка…
— Не называй меня «деткой», — процедила Фолк.
— Ты притормаживай, притормаживай…
Синти послушно вжала педаль, пропуская машину, идущую следом.
— Так! Уходишь в правый ряд и тормозишь у «Гостиного двора».
— Там же остановка запрещена!
— Вот именно, — сухо сказал Лофтин. — Если русские остановятся следом за нами, то сразу же себя выдадут. Давай, детка!
Фолк ловко перестроилась и, повизгивая тормозами, подкатила к бровке.
— Всё, пока!
Дэниел выскочил из машины, и упругой походкой зашагал прочь. Ему очень хотелось помахать рукой агентам русской naruzhki, но он сдержал порыв. Ссыпавшись в подземный переход, Лофтин быстро вышел к метро «Невский проспект».
Народу на станции хватало, чтобы затеряться, а вскоре и поезд подкатил. По привычке обшарив глазами перрон, Дэн вскочил в вагон. Моторы низко загудели, разгоняя состав, и понесли его, затягивая во тьму туннеля.
Словно подчиняясь качанию вагона, вице-консул откинулся на спинку. Можно чуток расслабиться. Наверху суета, беготня… Наперебой пищат рации, стучатся доклады по восходящей, сыплются приказы по нисходящей…
Далеко не уедешь, перехватят, а ему даль и не нужна. Прикрыв рот ладошкой, Лофтин ухмыльнулся.
«Мы их сделали, сэр Дэниел! Мы их сделали!»
Блуждал Дэниел Макартур Лофтин недолго — добрался до Литейного, и ровно в час дня вошел в букинистический. Сергей Гарбуз уже торчал возле стеллажа с поэзией, нетерпеливо листая сонеты Шекспира в переводе Маршака.