Ц-5
Шрифт:
— Нет, нет, — всхлипнул он. — Я не про то… Просто… Ох… Я ж тридцать лет не ходил! Забыл уже, как это — смотреть на все стоя… Ох… Мужики, тут даже «спасибо» не звучит! Я же хожу! А ну, дайте сам попробую…
Дюха вопросительно глянул на меня, и я успокоительно кивнул. Ромуальдыч отпустил правую руку «испытателя», напряженно следя за фронтовиком, и тот шагнул сам. Чуть шатнулся (Вайткус дернулся), но удержался. Касаясь пальцами верстака, калека прошелся до станков и обратно. Постоял, перетаптываясь —
— Отлично! — воскликнул Ромуальдыч. — Теперь давайте в штанах и в обуви!
— Я что, — охнул счастливый дед Егор, — сам домой пойду? Пешком?
— Да хоть бегом!
Фронтовик с нашей помощью натянул штаны папы Альбины. Деду они оказались коротки, а вот ботинки, обычные «прощайки», впору пришлись — мы по ним и делали стопу.
— Встаем… Изя, впускай девочек!
— Щас!
Первой вбежала Альбинка. Замерла, закрывая ладошками рот, и заревела.
— Де-еда…
Натужно улыбаясь, Егор Пименович прошкандыбал к внучке, и обнял ее.
— Ну, чего ж ты плачешь, дуреха? — ласково проговорил он. — Радоваться надо, а она нюнит…
— Я ра-адуюсь…
Рита протолкалась ко мне, вцепилась в рукав. Всхлипнула.
— Мишечка… Ты… Ты такой молодец…
— Все мы молодцы, — слабо улыбнулся я, и приобнял девушку.
Головная боль мягко вкручивала штопор в висок.
«Хорошо, хоть не зубная!», — мелькнуло у меня.
Воскресенье, 15 февраля. Утро
Первомайск, улица Дзержинского
Проснулся я рано. Обычно по выходным люблю поваляться, в особенности зимой, когда светает поздно, но в этот день сновидения выветрились моментом. И их место заняли переживания.
Автопробег, эта влекущая мальчишек идея, чуть ли не с первых дней стала обрастать плотью, наливаться сутью…
«Мальчишек… — я усмехнулся. — А ты-то кто?»
Сколько раз ловил себя на том, что поступаю вовсе не «по-взрослому», а даю волю детским позывам. И понял, что невозможно сохранить пожилую душу в юном теле. Духовное обязательно омолодится, чтобы совладать с телесным.
«Да уж, куда там! — хмыкнул я про себя. — Совладаешь с ним, как же… Хотя бы совпадать!»
Автопробег влек меня самого. Я убеждал себя, что стремлюсь придать известности нашему Центру, заодно помогая таким, как дед Егор. Святое дело! Достойная цель, но как бы внешняя, что ли.
А внутренней потребностью было иное — я просто хотел вырваться из привычного круга забот. Отвлечься от буден, чтобы хоть по вечерам, когда автомашины соберутся в круг и разгорится костер, было время посидеть, подумать. О жизни, о себе, о других.
Вроде бы, все уже решено, но я снова и снова выверяю свои расклады, взвешиваю и подвергаю сомнению…
Тут всё мое лицо сморщилось, как будто половинка лимона зажевана — это голову просверлила боль. Не утихая, она колыхалась, проходя все стадии мучения — от резучей остроты до тупого нытья. Спадает, вроде…
Не нравится мне эта «мугрень». Ох, не нравится…
Я хмуро огладил лоб. Что там, в черепушке? Сосудики бунтуют? Или разбухает опухоль, как у деда Семена?
Пообещав себе обязательно сделать электроэнцефалограмму, я встал и подкрутил радио.
— …Вывести Николая Викторовича Подгорного из состава Политбюро в связи с выходом на пенсию, — бодро доложил дикторский баритон. — Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС, член Политбюро ЦК КПСС Григорий Васильевич Романов выступил с предложением передать полномочия Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарищу Леониду Ильичу Брежневу. Данное решение было принято единогласно.
«Горячо поддерживаю и одобряю! — оценил я. — Турнули на год раньше. Молодец, Леонид Ильич. Черненко и Гречко — на кладбище, Подгорного — на пенсию. Тихая чистка сплоченных рядов…»
— Новости экономики, — радиоэстафету подхватил деловитый женский голос. — В соответствии с долговременной программой перестройки управления народным хозяйством, начато разукрупнение Министерства черной металлургии. Из состава Минчермета выведены Магнитогорский и Нижнетагильский металлургические комбинаты. В течение переходного периода оба предприятия будут налаживать прямые связи со смежниками, заключать договора с Госпланом и Госснабом, чтобы с наименьшими потерями перейти на рыночные отношения, используя все положительные моменты социалистической конкуренции и социалистической предприимчивости.
«Демонополизация! — кивнул я. — Нормально…»
Упав на ковер, поотжимался, стряхивая остатки сонной дремы, и завел комп. То бишь, микроЭВМ.
«Коминтерн» загудел, зашелестел вентилятором. На экране монитора высветилась четырехлучевая звезда «оськи». Я сразу заглянул в почту. Ага… Два теста… Так… Письмецо из Зеленограда! Я щелкнул «мышей», наведя курсор, и послал на печать. Принтер вздрогнул — каретка суматошно заметалась, поскрипывая и взвизгивая. Плавно вылез лист с распечаткой.
Гордо хмыкнув, я понес почту на кухню. Разумеется, мамуля уже развела кофейную церемонию — запахнувшись в халатик, то ли священнодействовала, то ли колдовала. Чуток кардамончику, два сорта зерен…
Аромат кофия витал, наполняя кухню.
— Что это вы так рано, Михаил Петрович? — улыбнулась мама, снимая джезву. Бодрящая струя пролилась сквозь ситечко в маленькую зеленую чашечку из полупрозрачного фарфора. — Еще девяти нет.
— Дела, — отозвался я, плюхаясь на диванчик рядом. — Вам письмо, Лидия Васильевна!