Ц 7
Шрифт:
Прошаркав на кухню, Игорь Максимович налил в джезву воды из-под крана, включил газ и дал подрагивавшим голубым язычкам пламени лизнуть закопченное донышко. Древняя бронзовая кофемолка не понадобилась, намолол с вечера.
«Справляем поминки, метагом?» — протащилась траурная мыслишка. Не дождалась раздраженного отклика — и осыпалась черной пыльцой.
Смысла не осталось ни в чем.
«Долги только раздать…»
Пухлая, отблескивающая шапочка пены вздулась, намереваясь сбежать, и Котов снял джезву. Прислушавшись к позывам голодного
Последние четыре дня Игорь Максимович не ел, пил только. Противную теплую воду. Родниковую, правда. Но сегодня можно и побаловать себя. И сахару три ложечки… Нет, лучше сгущенки!
Намешав, Котов отхлебнул, поразившись обычной мелочи — он опасливо касался губами краешка чашки, боясь обжечься!
Глупости говорят люди, считая, будто деды устают жить…
— Один дурак сказал, — глухо проворчал метагом, — а остальные повторяют…
Старым людям куда страшнее, нежели молодым — они чуют подступающий предел. Черный, осыпающийся край могилы — неглубокой, всего в рост человека — и бездонной… Вот и цепляются за жизнь, скулят… то в больницу бросаются, то в церковь. «А вдруг там что-то есть?.. А вдруг хоть душа моя бессмертна?»
— Скоро узнаешь! — проскрипел Игорь Максимович, кривясь в мефистофельской усмешке.
Смакуя, он выпил всю кружку. Посидел немного, словно наблюдая, как горячий кофе отдает тепло, и глянул за окно. Тьма.
Полнейшая… Беспросветная… До чего ж она затягивает своей чернотой, смыкая в себе начала и концы…
«Говорят, для истинного разума смерть не окончательна, — подумал Котов. — Интересно, кто это сказал? Мудрец? Глупец? Или хитрец? Как проверить сие надменное утверждение? Умерев? И что докажет уход в небытие — окончательность смерти или неистинность твоего скудного разума?»
— Скоро проверишь, — буркнул он вслух, поднимаясь из-за стола.
Пора. Избежать гибели не удастся, но лучше не дожидаться убийц в тупой коровьей кротости, а сыграть по своим правилам — явиться на «место преступления» лично.
Смешная гордость обреченного? Пускай…
Игорь Максимович не спеша оделся во все чистое, и обошел напоследок жилплощадь, трогая знакомые, годами служившие ему вещи. Вроде бы, всё сделано, все бумаги заполнены, скреплены подписями и печатями… Да не вроде, а точно. Всё.
«Пора отдавать долги…»
Помедлив еще минутку, Котов передернул плечами и вышел в прихожую. Обулся, стерев пыль с башмаков. Намотал шарф. Накинул тяжеловатую теплую куртку. Решительно шагнул за дверь, и прикрыл ее за собой.
«В последний раз…»
Мягко провернулся замок, щелчками задвигая сувальду.
«Запасной ключ у Миши, — кивнул себе Игорь Максимович, и хлопнул ладонью по куртке. — А паспорт я взял? Для опознанья, хе-хе… Ага, вот он. Ну, всё…»
Неторопливо спустившись по ступеням, слушая спящий подъезд, он вышел на тихую улицу.
«Перед смертью не надышишься…» — мелькнула мысль.
Тот же день, позже
Москва, Нескучный сад
Аллея кое-где была очищена до асфальта, и Котов ступал с белого на черное, словно продвигая пешку. Мороз не чувствовался, лишь пар клубился на выдохе.
Черные деревья стояли недвижимо, сторожа предрассветный сумрак. В сторонке забелела колоннами ротонда.
«Где-то здесь… — заоглядывался Игорь Максимович. — Да вот же».
Он свернул на заснеженную тропинку, уводившую в чащу. Впрочем, какие дебри в центре города? Вон, за стволами белеет река, глыбятся дома на том берегу. Зажглись первые окна…
Котов вышел на пересечение дорожек, и замер. Они были здесь, и ждали его.
Два азиата на флангах, филиппинец и тибетец, зябко кутались в смешные мохнатые шубы, вызывая в памяти ассоциации с «Джентльменами удачи», а третий, в наглухо застегнутом длинном пальто, попирал снег посередине, прямой и жесткий, словно сделанный из стали и сыромятной кожи. Его плоское индейское лицо с отсветом красной меди было бесстрастно, словно маска из камня.
— Твоя прийти сам, — выговорил он равнодушно, но в черных обсидиановых глазах сверкнули искорки.
— Как зовут тебя, палач мой? — устало спросил Котов.
— Моя звать Аидже.
«Убивай его, и пошли! — гулко отдалась мысль филиппинца. — Холодно!»
— А ты кто? — спросил его Игорь Максимович, и добавил мысленно: — «Ты и вправду мерзнешь? Или дрожишь от страха?»
Лицо «мерзляки» исказилось злобой.
— Его — Агпэоа, — разлепил губы индеец. — Зачем он? Моя убивать!
— А зачем тебе я? — усмехнулся Котов. — Не велика честь прикончить слабого старикашку!
— Твоя говорить ненужное.
— А-а… — затянул Игорь Максимович, как будто не слыша краснокожего. — Расчищаешь дорогу?
— Твоя понимать, — скупо улыбнулся Аидже.
Если бы случайный гуляка оказался вдруг поблизости, то стал бы свидетелем очень странной дуэли — четверо мужчин замерли в напряженных позах. Недвижимые, нахохленные, они молчали и даже не смотрели друг на друга.
Игорь Максимович припомнил свою жизнь, перебирая события, как четки. Сто восьмой пошел, а толку? Ни жены, ни детей… Вообще никого, кто бы помянул его добрым словом…
Наклоняя голову, Котов оглядел своих убийц. С Аидже ему не справиться, но вот одного из подручных с собою забрать — вполне.
«Пусть Мише полегче будет…», — мелькнуло в голове.
Игорь Максимович увял, расслабился до крайнего предела — коварный прием алтайского отшельника Илдеша. Филиппинец Агпэоа, торжествуя, приоткрылся — и рухнул наземь, синея и корчась.
«Ежик забыл, как дышать — и умер…» — подумал Котов, слыша частое, заполошное биение сердца. Немочь, немочь…
— Один — ноль! — наметил краснокожий улыбку. — Моя не хотеть убивать. Моя испытывать — мужчина или нет?