C-dur
Шрифт:
Они крепко пожали друг другу руки и обнялись.
Прокуренный насквозь, в меру нетрезвый – это был он, Родя, тот самый, который говорил о свободе, играл на гитаре как Бог, а однажды, выкурив косячок, изрек фразу, ставшую хрестоматийной: «Если б я умер, я б не чувствовал себя лучше». Вокруг голубых глаз лучиками расползлись морщинки, взгляд посерьезнел, наполнившись опытом, складки легли вокруг рта, но это только добавило ему харизмы, в которой никогда не было недостатка.
Они не виделись с выпускного, когда по случаю вручения дипломов о высшем профессиональном образовании все напились в стельку
После всплеска первых эмоций встал насущный вопрос – где выпить пива?
– Может, в «Мехико»? – предложил Саша.
– Можно. Пиво там свежее.
– Мне Слава сказал, что ты собирался в Москву. Правда?
– Был. Месяц назад вернулся. Больше не хочется.
– Что так?
– Пели по кабакам, хотели бабок срубить и диск записать, но обломились. Там, Саша, грязь, гниль. Лучше туда не лезть. Может, через годик-другой снова попробую – кто его знает?
Они подошли к «Audi».
Равнодушно окинув взглядом автомобиль, Клевцов заметил:
– Саня стал буржуином?
– Так получилось, Родя. Сам не знаю, как до этого докатился.
Он открыл заднюю дверь:
– Милости просим.
– Прямо как Президент. – Родя залез в машину.
– Здравствуйте, – поздоровался он с водителем.
– Добрый вечер.
Саша сел рядом.
– Иван, нас в «Мехико» – и отдыхай.
Водитель молча кивнул.
– Теперь, Родя, рассказывай: как поживают идеи о смысле жизни и о свободе?
– Они со мной, Саша. И, как ни странно, я в них верю. Пока еще верю, несмотря ни на что. Страшно становится, как подумаю, что могу разувериться. Я надеюсь на шанс.
– Какой?
– Сказать всем. Со сцены. Не жрущим и пьющим бюргерам в кабаках, а тем, кто может услышать.
– Бюргеры тоже люди. И тоже могут услышать.
– Они не слышат. Они жрут и пьют, сидя спиной к сцене. Они приходят не слушать, а кушать.
Саша смотрел на Родю. Да, это он. Он держится. Он не сдается. У него не может не получиться. Главное – не опускать руки. Не дать миру, жестокому и безумному, съесть твои идеалы и вытолкнуть их через задницу.
Они приехали в «Мехико».
Здесь народу битком. К счастью, нашелся свободный столик в дальнем углу зала.
– По пиву? Или покрепче? – спросил Саша.
Открыв страницу со спиртными напитками, он увидел слово «текила», повторенное раз двадцать, и непроизвольно поморщился. Он вспомнил пьянку годичной давности. В тот раз пили текилу, с солью и с лаймом, все по науке, весело и душевно, и напились в усмерть. Текила вливалась легко. Трудно потом выливалась. Он даже зарекся пить – так ему было плохо. Целый месяц не пил. Ни капли спиртного.
– Может быть, по текилке? – спросил Родя не в бровь, а в глаз.
– Я пас, – внутренне содрогнувшись, сказал Саша.
– Не любишь?
– Так… Неприятные воспоминания.
– Бывает.
– Может, лучше по пиву?
– Мне все равно, Сань. Главное, чтоб градус был выше нуля.
Улыбнувшись, Саша снова подумал о том, что Родя не изменился. Он говорил так в общаге.
– «Крушовицу» или «Туборг»?
– Первое.
– Ок.
– Сань, что за ок? Мы не пиндосы. Мы русские.
– Дурная привычка. Все вокруг окают, заразился.
– Я не люблю янки.
Они заказали пиво и стали листать меню.
Пиво вынесли быстро: черное, пенное, чешское. Не мексиканское.
– За встречу! – Родя сказал тост.
Тук!
Кружки встретились над столом.
– Кто первый расскажет историю своей жизни? – спросил Саша, утолив первую жажду.
– Я уступаю, – Родя поднял руки. – Готов слушать историю большого пути от общаги до «Audi». Говоря честно, я не совсем тебя узнаю. Ты изменился. Поэтому ты рассказывай, а там разберемся, ху из ху, как говорят у пиндосов. Никого не мочил в бурные девяностые?
– Нет. Но хочется.
Он рассказал Роде все, вплоть до последних событий.
Когда он закончил, Родя выразил отношение:
– Он никогда мне не нравился. Жаль, в морду ему не дали за Женьку. Чтоб, сука, помнил. Как, Сань, тебя угораздило?
– Сам удивляюсь.
Он говорил все как есть, было легко. Родя свой. Он понимает. Он всегда был за естественность и свободу.
– Саня, ты не думай о бабках. Ну их! С голоду не загнешься, а что сверх того – от лукавого. Так говорят в Библии? Было бы здесь теплей и росли бы бананы – я б жил в бочке и клал на все это с прибором. Рыбу ловил бы, кушал бананы. Песни бы пел. Деньги – дерьмо. Трэш.
Родя бьет в точку. Он совесть Саши Беспалова. Он его альтер эго. Сколько раз Саша думал о том же? Море, солнце, вечнозеленые пальмы – только без бочки, это уж слишком. Не нужно сидеть в кабинете, в кондиционированном каземате, и думать о том, как бы повысить рентабельность производства и справиться с партнером по бизнесу. Он мог бы писать музыку. Или книгу о счастье и смысле жизни. Мог бы жить ради чего-то стоящего, а не тратиться на суету. У него есть гитара. Гитара пылится в кофре. Где его прежние грезы? Тоже где-то в углу, в дальнем углу подвала. Когда-то, очень давно, он хотел изменить мир. Он хотел быть на сцене. Он сотни раз представлял, как выходит под свет софитов – яркий, слепящий, горячий – и, не видя зал, слышит его и чувствует. Там, в темноте, не тысячи зрителей, а что-то целое, мощное и живое. Он центр, к нему стекается их энергия, их любовь, дикая и опасная, и каждая клетка тела вибрирует вместе с залом. Он вскидывает электрогитару в знак приветствия. Зал взрывается. Первый удар по струнам, первые ноты – и все летят в стратосферу. Это его жизнь. Ему есть что сказать. Он говорит это музыкой. Он ведет за собой. Вот оно – настоящее. Не фальшь, не грошовая шелуха, а бьющееся, честное и живое. Он не может лгать в музыке. Он говорит правду. И люди верят ему. И чувствуют жизнь
Это были мечты, которым не дали шанса стать явью, ни малейшего шанса. Он предал их, выбросив на помойку, и стал делать деньги с Виктором Моисеевым. Далеко позади развилка, где он свернул не туда. Что в результате? У него есть деньги, много денег, но он ничего не сказал. И, пожалуй, не скажет. На это нет времени. Нет прежней страсти и прежней наивности. Нет Фридриха Ницше. Нет Курта Кобейна. Нет Моррисона и Мориарти. Он должен грызться ради куска хлеба. Ради куска мяса. Как он здесь оказался? Скажи это Саше Беспалову – разве поверил бы? Плюнул бы в рожу.