C-dur
Шрифт:
Стоп. В чем здесь трагедия? Надо ли о чем-то жалеть? Она оптимистка по жизни и плакать не будет. Сердце в полном порядке, не забеременела, есть на примете друг, – жизнь продолжается. И, положа руку на сердце, есть что вспомнить. Сексуальная резкость и сила Вити, жаркие ночи, после которых они шли на улицу, бледные и невыспавшиеся, и чувствовали себя живыми; тихие ночи, когда гуляли по спящему городу и разговаривали часами, – порой ей казалось, что она видит другого Витю, спрятанного от всех, альтер эго публичного циника и себялюбца. Но чем дальше, тем больше становилось такого, что лучше не вспоминать. Впрочем, дай ей возможность
Как только Витя узнал о трагедии, он сразу выдал идею:
– Спросим у Тани, что она думает по этому поводу?
Он говорил, как бы серьезно, но так, словно хотел зло пошутить и получить удовольствие.
Не будучи поддержан другими, он стал развивать свою мысль, сунув руки в карманы и откинув назад голову с зализанными рыжими волосами:
– А что? Может, девушка поумнеет?
– Будет всем говорить «да»? – спросила Вика, неприязненно глядя на Витю.
– Она слишком много болтает. И считает себя звездой.
«А ты? – спросил мысленно Саша. – Вы одного поля ягодки».
– Женя конечно кадр, – не успокаивался Витя.
– В смысле?
– Жизнь одна, а он сдался, не стал жить.
Заострившийся взгляд Моисеева был направлен на Вику, а на жестких губах застыла фирменная усмешка.
– Витя, ты монстр.
– Глупо отказываться от жизни. Тем более из-за женщины.
– Ты не ту профессию выбрал. По-моему, ты прирожденный психолог.
– Я вижу людей насквозь.
– Что-то хорошее видишь? Или только плохое?
– В людях мало хорошего.
Дискуссия продолжилась бы, но в эту минуту вышел преподаватель: сутулый мужчина лет пятидесяти с мятым усталым лицом. Он выглядел так, словно плохо спал ночью.
– Шесть человек – заходим.
Он вернулся в аудиторию.
Шестеро первых, в их числе Вика и Лена, вошли за ним следом.
Моисеев пошел к своим. Он подошел к Спицыной и все ей выложил. Он говорил, не вынимая рук из карманов и холодно глядя на девушку взглядом исследователя.
Своего он добился: она расплакалась и ушла в туалет.
Вернулась она нескоро, потухшая и осунувшаяся. Витя торжествовал. Он сделал то, что хотел, и результат превзошел ожидания.
***
На следующий день после смерти Жени приехал отец: небритый, мятый, седой, с трясущимися руками и сизым алкоголическим носом. Его поселили в общаге, на втором этаже. Он приходил в комнату сына дважды: первый раз – до похорон, второй – после. И в тот, и в другой раз он был пьян, но не сильно. Сначала он отказывался брать деньги: есть, хватит, а после все-таки взял. Пусть у него руки отсохнут, если хоть копейку пропьет. Это для Жени, для родненького сыночка, которого нянчил с пеленок. Как радовались мама и папа его первой улыбке, первому слову, первому шагу! Теперь его нет. Нашего малыша нет. Как с этим жить?
После похорон он забрал вещи Жени. Забрал все, даже шариковые ручки и ластики, сложил в два баула и, тихо заплакав, пошел, волоча их по полу. От помощи отказался.
Слава рассказывал, что несколько лет назад отец Жени работал главным инженером на Купинском элеваторе. Он пил в меру, по праздникам и выходным, и был уважаемым человеком в маленьком городе Купино. Его супруга пила крепко. Не просто пила, а погуливала
Деньги он не пропил.
Глава 6
Он скажет Ане сегодня. Хватит лжи и двуличности. Он не хочет так жить. Жизнь не для этого. Старый привычный мир встанет с ног на голову, и он никогда не вернется обратно. Страшно? Да. Он потеряет семью и получит взамен будущее без лжи. У него нет сомнений в том, что это правильный путь, но холодеет сердце, когда он смотрит вперед. Он слышит вкрадчивый внутренний шепот, подсказывающий, что лучше ничего не менять – и борется с искушением.
Он не сразу вошел в подъезд.
Вдохнув теплый июльский воздух, он почувствовал запах цветов, высаженных на клумбе возле подъезда, услышал, как поет птаха в кроне тополя, как ей вторит другая, увидел травинки, веточки, листики, камешки, почувствовал жизнь, себя в этой жизни – и мгновением позже понял, что именно так он видел и чувствовал, когда был маленьким. Для взрослого это фон, а для ребенка – яркое полотно жизни, где все интересно, каждая мелочь, и есть время на познание и созерцание. Что стало со взрослым? Что с ним? Он словно зарос хитином, не чувствует и не слышит. Он жив, но жизнь проносится мимо.
На площадке резвились дети.
Пришла чья-то мама. Стройная, симпатичная, в длинном полупрозрачном платье, с распушенными светлыми волосами, она что-то сказала мальчику лет семи, лазившему по шведской стенке. Кажется, его зовут Игорь. Он гуляет с няней. Вон она, пухлая рыхлая женщина.
Он что-то ответил.
Развернувшись, мама пошла к подъезду.
Довольный тем, что его оставили в покое, сын забрался выше на несколько перекладин.
Через минуту он решил спрыгнуть оттуда.
Он крикнул что-то, привлекая внимание сверстников, и прыгнул с высоты полутора метров.
Приземлился он неудачно: на одну ногу, на внешнюю поверхность ступни, и упал в пыль на бок.
Заревев в голос, он кое-как сел. Попробовал встать, но не смог.
Вывихнул ногу?
Александр пошел к детской площадке.
Мальчик сидел, опершись на руку, и исходил криком. К нему спешили, охая, женщины, а дети, собравшиеся вокруг, на расстоянии в полтора-два метра, смотрели на него молча. Ближе всех стояла светлая девочка лет трех, с двумя хвостиками и с куклой в маленькой тонкой ручке. Когда Александр приблизился, она взглянула на него снизу вверх серыми испуганными глазами.