C-dur
Шрифт:
Раскачивающиеся темно-синие стены…
Треснувшее стекло на кухне (случайно его разбил)…
Кровь, капающая в грязную ржавую раковину…
Бинт на левой руке…
Непереваренные остатки пищи, бьющие гейзером в темную майскую ночь…
Таз у кровати…
«Sehr gut, – бормочет он по-немецки после каждого приступа. – Sehr gut»…
Утром он не смог встать с постели.
Его снова мутило, в голову влили свинец, а тем временем, подшучивая над ним: «Guten morgen, Sanya! Sehr gut! Shnaps!» – парни варили сосиски и пили теплое пиво. От пива он отказался. И от сосисок. Он не ел до позднего вечера. Он не готовился
Сейчас, спустя четырнадцать лет, в две тысяче седьмом, он завтракал и улыбался. Картинки прошлого накатывали одна за одной, одни яркие, другие больше похожие на воспоминания о сновидениях, и он был рад им всем. Он был рад прошлому. Там было нечто такое, что он хотел бы взять в будущее. А. А. Беспалов и Саша Беспалов – один человек, у них есть что сказать друг другу, то есть себе. Нынешнему Александру не достает искренности и смелости, жизнь научила его осторожности и сбалансированности, приземлила мечты, взяла под уздцы речь, – есть чему поучиться у Саши. Саша давно бы сказал Ане, что им нужно расстаться. Он не обманывал бы ее, не изменял. Вчера А. А. Беспалов отправил ей смс («Anya, vstretil odnogruppnika, nochuyu u nego. Sel akkumulyator, sorry») и сразу выключил телефон, не дожидаясь ответа, – а Саша его включит. Он приедет домой и все скажет Ане. Он. А. А. Беспалов.
Заметив улыбку Саши, Света спросила:
– О чем думаешь?
– О том, как жить дальше, начиная с этой минуты.
– Ты о группе серьезно?
Вчера он только об этом и говорил: о группе, о Роде, о будущем диске – жарко, с энтузиазмом, не замечая того, что Света смотрит на него удивленно и еще не готова принять столь радикальные перемены – и сейчас она хочет понять, что это было: пьяные бредни или РЕШЕНИЕ.
– Думаешь, спьяну ляпнул, а утром в кусты? Нет, Светочка, это серьезно. Очень серьезно. Я расстаюсь с Витей, я продаю бизнес и буду играть в группе. Это пугает?
– Нет. С голоду ты не умрешь.
– Мы не умрем. Я вложусь в венчурные компании и открою продюсерский центр. Или еще что-то. Буду играть с Родей. И жить с тобой – если ты, конечно, не против. Это, кстати, я тоже серьезно.
Лучик солнца скользнул в окно. Ласковый, теплый. Он пробежал по женской щеке, по обнаженной женской груди; спрыгнув на стол, растекся по ровной поверхности, быстро коснулся руки – и поспешил обратно со скоростью света, докладывать о том, что увидел. Через мгновение он вернулся и стал ластиться к ним.
– Я рада. Ждать тебя вечером?
– Да.
– Купим шампанского и ананасов.
– Мне нравится этот план. Но ты забыла о сексе.
– Два раза: до и после шампанского.
– Договорились.
– Или прямо сейчас? – лукаво взглянула она. – Можешь дать мне аванс?
– Ты же знаешь – я никогда не отказываюсь от секса, это моя жизненная позиция.
– Независимо от того, кто его предлагает?
– От секса с тобой. Я это имел в виду. Например, вчера мне предлагали две женщины, но я мужественно отказался.
– Женщины легкого поведения в баре, где ты пьянствовал с будущим вокалистом вашей будущей группы?
– Возле бара.
– А! Дело другое. Родя не отказался?
– Думаю, нет. Он же Курт, без предрассудков и комплексов, человек либеральных взглядов.
– Завидую
– Когда мы жили в общаге, я хотел быть, как он, но не всегда получалось. Родя – это свобода. Он настоящий. Он хочет изменить мир, до сих пор хочет. Мы сдулись и приземлились, а он нет, он не смирился.
– Так как насчет секса? – напомнила Света.
Набухшие коричневые соски ждали его ласки. Карие глаза, улыбаясь, звали в древнюю глубину. Когда люди ходили в шкурах убитых животных и жили в пещерах, они занимались сексом точно так же, как это делают их потомки в эпоху технического прогресса и новой морали. Мир изменился, секс – нет. Разливаясь теплой приятной тяжестью в самом низу живота, древний инстинкт хочет, чтобы женщина совокупилась с мужчиной. Чтобы он оплодотворил ее. Чтобы род человеческий не угас.
Они прошли в зал.
Здесь они любили друг друга, женщина и мужчина. Похрустывая, поскрипывая, покряхтывая, светло-серый диван нес свою службу. Два тела сплетались, соединялись, пот выступал на коже, страсть источала влагу – и темп, нарастая, вел их к оргазму, к цели их жаркой гонки.
Они одновременно пришли к финишу.
Вскрикнув, Света забилась в судорогах, а он, как два миллиона лет назад, выплеснул семя ей во влагалище.
В этот миг он увидел дорогу. Обещая вывести его оттуда, куда он зашел, она убегала в будущее, и он знал, что пойдет по ней. Слишком долго он шел не туда.
«Катарсис» – вспомнилось слово из прошлого.
В лицее, на уроке мировой и отечественной культуры, учитель прочел им, сопливым подросткам, рассказ Глеба Успенского «Выпрямила». Рассказ был о том, как деревенский учитель испытал настолько сильное потрясение, увидев в Лувре статую Венеры Милосской, что стал другим человеком. Это и есть – катарсис. Тебя бьет током и чистая энергия знания пронзает тебя насквозь, мгновенно сжигая старое и очищая для нового. Ты прозреваешь. Нельзя задержать это чувство, продлить его во всей мощи и остроте, этот мгновенный яркий экстаз, но достаточно доли секунды, чтобы навсегда измениться. Молния не светит как лампа накаливания, но в тот миг, когда она наискось раскалывает небо, ты видишь вдали, во тьме, нечто такое, что не увидел бы и при свете сотни прожекторов.
Через полчаса он стоял у порога, прощаясь со Светой (она спросила – «До вечера?», и он сказал ей – «Да»), и видел в зеркале человека, которому, к счастью, он мог спокойно смотреть в глаза.
Он включил телефон, как только вышел на улицу.
Телефон зазвонил в то же мгновение.
«Аня вызывает» – высветилось на дисплее.
Пластиковый корпус ожег пальцы. Первым желанием было – не отвечать, не брать трубку – но Саша Беспалов взял.
– Да.
Он услышал голос Ани – не нервный, как можно было бы ожидать, а страшно усталый:
– Что-нибудь скажешь? А то я, знаешь ли, как-то волнуюсь.
– Я скоро приеду и объясню.
– Прямо сейчас не можешь? Как прошла встреча? Девушка была симпатичная?
– Аня, мы спокойно поговорим, когда я приеду.
Короткие гудки были ему ответом.
Он поехал домой на метро.
Кирпичный пятнадцатиэтажный красавец встретил его сдержанно, с холодком, молча глядя на него сотнями темных стекол. Он был чужой, этот дом. Не его. Не хотелось входить в него, подниматься на лифте, звонить в дверь – но он должен был сделать это, чтобы стать, наконец, свободным.