Царь-гора
Шрифт:
– Здеся живу, – прошамкал старик. – Никак не помру. А может, ты меня того?.. Всех-то постреляли. – Он кивнул на туннели. – Уж думал, ушли. Еще думал – зря сховался, от смерти опять сбег. А ты вот остался. Чего так?
– Я не с ними, – Федор помотал головой. – А тебе, дедушка, сколько же лет? Больно ты древний, как я погляжу. С позапрошлого века живешь?
– Век нынче не знаю какой, – слезливо ответил старик, садясь у стены на рванину. – И годов сколь, не знаю. А власть-то какая теперь?
– Власть-то? Да
– Тьфу, – еще больше сморщился старик, – нужен мне твой антихрист. Столбоверы плешь проели антихристом. – Он ткнул корявым пальцем вглубь пещеры. – Ты бы мне по-человечески сказал, красные или белые у власти, а?
– Да не красные и не белые. Сейчас в основном, дедушка, серые.
– Это кто ж такие, не знаю, – поджал губы старик. – Анархисты, что ль? Война-то чем кончилась?
– Гражданская? Так она не кончилась, – заверил Федор и прибавил скорее для себя: – Поскольку дело ее живет, и мистические линии все никак не завяжутся в бантик… Словом, тендер на власть выиграла Антанта.
– Ну-у? – не поверил старик. – Это что ж теперь с Расеей?
– Бардак, дедушка, – серьезно сказал Федор. – А сам-то ты не кержак, выходит?
– Я-то? А кто ж я, ежели от истинной веры отпал и столбоверскую ересь по доброй воле принял? – прокряхтел старик, опять поднимаясь. – Кержак и есть. С самого девятнадцатого году, как с ними обосновался.
– Может, ты и партизанил тут? – боясь верить в удачу, спросил Федор.
– Нам партизанить ни к чему, – чуть более твердым голосом проговорил старик, оправляя на себе рубище, словно полузабытым армейским движением одернул мундир, – партизан у нас к стенке ставили без лишних разговоров. Имею представиться, – вдруг выкрикнул он, сделав навыкат мокрые глаза, – ротмистр Отдельного Барнаульского сводного полка Плеснев.
Он попытался отдать честь, но на голове у него ничего не было, кроме спутанных колтунов, и рука безвольно упала. Старик привалился к стене пещеры и, тихо скуля, заплакал горькими слезами.
5
По улицам Староуральской рабочей слободы сизыми клочьями плыл октябрьский туман, словно бесшумными тенями пробирался в тыл передовых частей вражеский разъезд. Весь день с рассвета крапал нудный дождь, а перед закатом солнце, на минуту протянувшее луч сквозь облака, окрасило сырой воздух бледной шизофренической желтизной. Время от времени начинавшиеся перестрелки тоже были похожи на редкую огнестрельную морось. Воевать в столь унылую погоду никому толком не хотелось, несмотря на решительные настроения командования и грандиозность полководческих замыслов.
К сумеркам в крайнюю халупу у околицы набилось с десяток офицеров из разных рот. Каждый приносил с улицы облако пара, большое количество воды, стекавшей в лужи на полу с сапог и пропитавшихся сыростью шинелей, а кроме этого, ворчливый задор или злую хандру – в зависимости от характера. Разоблачась и стряхнувшись, первым делом требовали горячего чаю. Хозяйка, пышная румяная баба, суетливо грела самовар и застенчиво прятала глаза в пол, а руки под фартук. Помимо пустого бледного чая и мелкой вареной картошки, выставлять на стол было нечего. Возле окна старый дед подслеповато ковырял шилом в драном сапоге. На печи шушукались две девчонки, робко поглядывали на гостей. Муж хозяйки, по ее уверениям, ушел летом воевать.
– Ну и с кем он воюет? – спросили ее.
– Дак мне ж откудова знать, – не поднимая глаз, ответила хозяйка. – Сказал, мол, там видно будет, за большаков али за старый режим кровь проливать.
– Малахольный, дурь из башки не выветрела, – стал ругаться дед. – За старый режим ему, вишь, кровь проливать.
Дедом заинтересовались. Хозяйка испуганно всплеснула руками:
– Да не слушайте ж его, старый, что малый – чепуху мелет.
– Я тебе не малый, – дед пристукнул кулаком по колену, – я голова в доме. Мне не перечь, дура.
– Ты, старик, за красных, что ли, агитируешь? – нехорошим тоном осведомились у него. – И многих наагитировал уже?
– Может, и за красных, – проворчал дед. – Али не за красных.
– Нет уж ты определенней выскажись, старый хрыч. Нам знать надо, тратить на тебя пулю или погодить пока.
Теперь на деда наседали все, желая прояснить его политическое кредо. Один капитан Шергин спокойно пил чай, не вмешиваясь. Хозяйка готова была упасть на колени, но не разумела, кто из офицеров старший и кого, следовательно, умолять.
– Да вы, вашбродия, небось, и не слыхали про Беловодье? – степенно произнес старик, отложив сапог и шило.
– Ты нам зубы не заговаривай, отвечай прямо, скотина, – прикрикнули на него.
Девчонки на печке забились подальше и стихли.
– А я, вашбродие, не скотина, это уж вы зря. Бог скотину сотворил отдельно от человека. Люди мы маленькие, это верно, зато мудрость имеем. Она нам от гор досталась: праотцами добыта, а нами схоронена.
– Ишь ты, царь Соломон отыскался. Ну выкладывай свою мудрость, а не то уже руки чешутся тебя как большевистского агента разоблачить.
– Ну, слушайте, коли охота есть. Давно это было, когда еще Русь на Камень не пришла, но уже заглядывалась на тутошние края. А жил здесь в ту пору народ, умелый в горном деле, молоточками кузнечными день и ночь тюкал, руду долбил, камушки самоцветные на радость себе собирал. Горы они ведь как? Если с ними по-плохому, они нутро свое затворят и ничего в них не сыщешь, ни жилки рудной, ни камушка самого мелкого. Ну а ежели по добру, так и они добром отплатят: пещеры подземные отворят, на жилу богатую наведут, все тайны земли откроют, во как.