Царь и султан: Османская империя глазами россиян
Шрифт:
Хорватский католический монах, поступивший на царскую службу для продвижения идеи унии, Крижанич был одним из первых панславистов, представлявших Московское государство в качестве защитника своих единоплеменников в Османской империи [176] . Тема русских пленников позволяла Крижаничу представлять Османскую империю в качестве общего врага России и южных славян [177] . Хотя упоминания русских рабов можно встретить у многих раннемодерных европейских авторов, писавших про Османскую империю, только Крижанич предлагал царю конкретный план завоевания Крыма, чье существование ослабляло Московское государство и усиливало Османскую Турцию. Московские власти не заинтересовались панславистскими идеями Крижанича и сослали его в Тобольск, обнаружив, что он тайный католик. Тем не менее замечания хорватского автора относительно русских пленников обозначили реальную проблему, которая стояла перед царем и его подданными в их отношениях с южным соседом.
176
О Крижаниче см.: Golub I., Bracewell W. The Slavic Idea of Juraj Krizhanic // Harvard Ukrainian Studies. 1986. Vol. 10. No. 3–4. P. 438–491.
177
Бережков Н.М. План завоевания Крыма, составленный в царствование Алексея Михайловича ученым славянином Юрием Криданичем. СПб.: Балашов, 1891. С. 83–38.
Рабы славянского происхождения составляли один из важных предметов средиземноморской торговли задолго до утверждения Османов на берегах Босфора. Договоры византийцев с варяжскими князьями, заключенные в X и XI столетиях, содержат многочисленные упоминания о рабах, которых варяги привозили в Константинополь наряду с мехами, воском, медом и другими товарами. В начале II тысячелетия н. э. в византийской столице существовал невольничий рынок, на котором славянские рабы перепродавались в Дамаск, Александрию, Геную, Венецию и в другие части Средиземноморья [178] . Этот феномен имел место и спустя
178
Verlinden Сh. L’Esclavage dans l’Europe m'edi'evale. Vol. 2. Italie, Colonies italiennes du Levant, Levant latin, Empire byzantin. Gent: De Tempel, 1977.
179
Fisher A. Muscovy and the Black Sea Slave Trade // Fisher A. A Precarious Balance: Conflict, Trade, and Diplomacy on the Russian-Ottoman Frontier. Istanbul: Isis Press, 1999. P. 29; Verlinden Ch. Medieval Slavers // Economy, Society and Government in Medieval Italy / Ed. David Herlihy. Kent, OH: Kent State University Press, 1969. P. 1–14.
180
Verlinden Сh. L’Esclavage dans l’Europe m'edi'evale. Vol. 2. P. 485 – 486, 622 – 648. После покупки рабов повторно крестили по католическому обряду: Там же. С. 642.
После становления Крымского ханства в качестве вассала Османской империи мусульманские правители установили контроль над работорговлей, в которой до того преобладали христиане-католики. Закрытие Черного моря для европейских купцов сопровождалось учащением татарских набегов на земли Литовского княжества и Московского государства. Хроническое противостояние между этими двумя восточноевропейскими политиями поставило крымского хана в положение арбитра и позволило ему усилить свои позиции за счет обоих. Великие князья, а позже цари московские, как и их литовские и польские соперники, стояли перед выбором: заплатить дань татарам или смотреть, как крымцы разоряют их земли в союзе с их христианским противником [181] . В результате татарских набегов широкие просторы степи к северу от Черного моря быстро потеряли то редкое оседлое население, которое могло там появиться в период упадка Золотой Орды в конце XIV–XV столетии. Примечательно, что татарские набеги на Польско-Литовское государство были столь же частыми, что и на московские земли. Некоторые польские историки определяют общее число людских потерь от таких набегов в XVI и XVII столетиях в два миллиона человек [182] . По-видимому, это некоторое преувеличение, однако даже неполная статистика, собранная Аланом Фишером, свидетельствует о том, что число пленников исчислялось сотнями тысяч [183] . По одной сознательно консервативной оценке, крымские татары угнали в плен от 150 тысяч до 200 тысяч царских подданных только за первую половину XVII столетия и, вероятно, вдвое больше за весь раннемодерный период [184] . В то же время, при всей огромности этой цифры, царские подданные составляли только четверть от 17 500 рабов, которые в среднем продавались ежегодно в Каффе в период с 1514 по 1654 год [185] . Остальные, по всей вероятности, были украинцами и представителями северокавказских народностей.
181
Davies B. Warfare, State and Society on the Black Sea Steppe, 1500–1700. London; New York: Routledge, 2007. P. 6–26.
182
См.: Kolodziejczyk D. Slave Hunting and Slave Redemption as Business Enterprise: The Northern Black Sea Region in the Sixteenth and Seventeenth Centuries // Oriente Moderno. 2006. Vol. 25. No. 1. P. 149–159.
183
См.: Fisher A. Muscovy and the Black Sea Slave Trade. P. 27–46.
184
Новосельский A.A. Борьба московского государства с татарами в первой половине XVII века. M.: АН СССР, 1948. С. 436.
185
Inalcik H. Service Labor in the Ottoman Empire // The Mutual Effects of the Islamic and Judeo-Christian Worlds. The East European Patterns / Eds. A. Ascher, T. Halasi-Kun and B.K. Kir'aly. New York: Brooklin College, 1979. P. 25–43.
Эти данные свидетельствуют о том, что на протяжении XVI и XVII веков сотни тысяч царских подданных были угнаны против воли в Крым. Некоторые из них впоследствии выкупались за б'oльшую или меньшую сумму, в зависимости от социального статуса пленника [186] . В отличие от других средневековых и раннемодерных ближневосточных обществ, татары редко использовали рабов на военной или политической службе и рассматривали их прежде всего как источник дохода [187] . Выкуп из крымского плена составлял одну из важных статей государственных расходов в допетровскую эпоху. По свидетельству Г. К. Котошихина, подьячего Посольского приказа в конце 1650-х – начале 1660-х годов, так называемые «полоняничьи деньги», ежегодно собираемые с тяглых дворов с 1551 года, составляли 150 тысяч рублей. Это в семь раз превышало стоимость ежегодных «подарков» крымскому хану [188] . Значительная часть царской казны и доходов боярских семей тратилась на то, чтобы вызволить важных служилых людей из плена [189] .
186
В русских источниках угнанные татарами называются «полоняниками». Татары же использовали термин esir (раб) с момента, когда человек был захвачен, и применяли его как к тем, кого впоследствии выкупили московские власти, так и к тем, кто остался навсегда в Крыму или был продан в Османскую империю. Современное понятие выкупного рабства хорошо отражает смысл татарского esir. Тем не менее мы используем термин «пленник», подразумевающий возможность возвращения человека на Родину, по отношению к тем, кто был выкуплен, обменен или каким-либо другим способом смог вернуться в родную землю. Предметом данной главы являются именно такие люди, а не те, кто навсегда остался в Крыму или Османской империи.
187
См.: Бережков M.Н. Русские пленники и невольники в Крыму. Одесса: Шульце, 1888. А также более недавние исследования по этой теме: Kizilov М. The Slave Trade in the Early Modern Crimea from the Perspective of Christian, Muslim, and Jewish Sources // Journal of Early Modern History. 2007. Vol. 11. No. 2. P. 1–31; Ivanics M. Enslavement, Slave Labor and the Treatment of Captives in the Crimean Khanate // Ransom Slavery Along the Ottoman Borders (Early Fifteenth – Early Eighteenth Centuries / Eds. G. David, P. Fodor. Leiden: Brill, 2007. P. 201–207.
188
Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича. СПб.: Археографическая комиссия, 1884. С. 98.
189
Шмидт С.О. Русские полоняники в Крыму и система их выкупа в середине XVI в. // Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России / Ред. Н.В. Устюгов. М.: АН СССР, 1961. С. 30 – 34.
Напротив, пленники низкого социального происхождения использовались на сельскохозяйственных работах или, что еще более вероятно, продавались османам на рынках Каффы и Константинополя, после чего их шансы вернуться на родину резко сокращались. Правда, христианские и иудейские подданные крымского хана покупали русских рабов и привозили их в Москву для того, чтобы продать их московским властям [190] . Часть «полоняничных денег» передавалась посланникам в Константинополь для выкупа царских подданных, оказавшихся в османском рабстве. Однако этих денег хватало лишь на то, чтобы выкупить небольшую толику русских пленников, находившихся в османской столице, не говоря уже обо всей Османской империи. Кроме того, способность посланников вызволять пленников, проданных частным лицам в Константинополе и провинциях, была крайне ограничена. Только в 1680-е годы российское правительство впервые потребовало от Порты освобождения всех пленников [191] . Разумеется, османское правительство отвергло это нереалистичное требование. То же самое произошло и с попытками российской стороны определить пленников как военнопленных, подлежавших обмену на османских военнопленных [192] .
190
Бережков M.Н. Русские пленники и невольники в Крыму. С. 24, 26.
191
Москва также потребовала уступки Крыма, Очакова и Азова и переселения татар в Анатолию. См.: Смирнов Н.А. Россия и Турция. Т. 1. С. 27.
192
Принцип взаимного обмена пленными без выкупа был введен только после войны 1735–1739 годов. См.: Smiley W. The Meanings of Conversion. P. 561.
Степи к северу от Черного моря не были единственным османским рубежом, вдоль которого совершались набеги в целях угона в плен. Подобные инциденты можно было наблюдать вдоль османо-габсбургской границы в Венгрии, а также в западном Средиземноморье, где вассальные Османам беи Алжира, Туниса и Триполи осуществляли пиратские набеги, опустошавшие побережье Италии, Испании, Франции и даже Англии. По оценке Роберта Дэвиса, в период с 1580 по 1680 год 850 тысяч жителей Южной и Западной Европы попали в рабство в Варварийские государства. В период же с 1530 по 1780 год общее число христианских рабов на Варварийском берегу «почти наверняка составляло миллион» [193] . Однако, в отличие от угона в плен в Северном Причерноморье, «выкупное рабство» на османо-габсбургской границе в XVI и XVII столетиях было двусторонним и подданные султана могли попасть в плен к христианам почти с той же долей вероятности, что и превратить последних в своих собственных пленников [194] . То же касалось и средиземноморского пиратства, хотя количество «турок», бывших гребцами на галерах папы римского или французского короля, по всей вероятности, существенно уступало количеству европейских рабов в Северной Африке [195] . Разница в количестве христианских и мусульманских пленников была еще более разительной в случае с Северным Причерноморьем, несмотря на то что донские и запорожские казаки время от времени захватывали в плен турок и татар, которые становились слугами московских бояр и послепетровских аристократов [196] . Наконец, при всем том, что в раннемодерный период в османском плену оказались сравнимые количества западно- и восточноевропейцев, многочисленные французские, итальянские, испанские и британские описания варварийского плена контрастируют с редкими восточноевропейскими описаниями османской неволи.
193
Davies R. Christian Slaves, Muslim Masters: White Slavery in the Mediterranean, the Barbary Coast and Italy, 1500–1800. New York: Palgrave MacMillan, 2003. P. 23.
194
C м.: Hintzel F. Osman Aga, une captive ottomane dans l’empire des Habsburg `a la fin du XVIIe si`ecle // Turcica. 2001. Vol. 33. P. 191–213; Palffy G. Ransom Slavery along the Ottoman-Hungarian Frontier in the Sixteenth and the Seventeenth Centuries // Ransom Slavery. P. 35–84; Stein M. Guarding the Frontier: Ottoman Border Wars and Garrisons in Europe. London: Tauris Academic Studies, 2007.
195
О средиземноморском пиратстве см.: Ginio E. Piracy and Redemption in the Aegean Sea during the First Half of the Eighteenth Century // Turcica. 2001. Vol. 33. P. 135–147.
196
Бережков M.Н. Русские пленники и невольники в Крыму. С. 30.
По сравнению с западноевропейскими рассказами о плене в Северной Африке российские повествования об османской неволе редки, однако они представляют собой уникальную возможность реконструировать испытания сотен тысяч царских подданных, угнанных во владения султана [197] . Благодаря этим источникам современный исследователь может создать представление о том непростом выборе, перед которым стояли православные пленники в мусульманской стране, об их попытках улучшить свое положение и тех компромиссах, на которые им приходилось при этом идти. В то же время рассказы о плене свидетельствуют об изменении социального и культурного профиля самих рассказчиков. Так, подавляющее большинство крестьян, казаков и служилых людей, попавших в плен в XVII столетии, были неграмотны, и их истории доступны нам лишь через расспросные листы Приказа Патриаршего дворца. Напротив, российские дипломаты и офицеры, оказавшиеся в плену в ходе русско-османских войн конца XVIII – начала XIX века, были способны поведать о пережитом с большим или меньшим литературным талантом и порой демонстрировали знание западных описаний варварийского плена.
197
О западноевропейских повествованиях о плене см.: Starr G.A. Escape from Barbary: A Seventeenth-Century Genre // The Huntington Library Quarterly. 1965. Vol. 21. P. 35–52.
Составленные на протяжении более чем двухсотлетнего периода, российские рассказы об османском плене свидетельствуют о примечательном изменении отношения к пленникам. Первоначально те, кому удалось вернуться на родину, не вызывали того сочувствия, какое получали в более поздний период. Проведя годы вдали от православной земли, такие люди представлялись подозрительными московским властям, озабоченным религиозными практиками своих подданных. Для того чтобы преодолеть подозрение в вероотступничестве и интегрироваться вновь в московское общество, некоторые из возвращенцев, в особенности военные люди, пытались представить свое пребывание в плену как продолжение службы царю. Первоначальная ассоциация плена с вероотступничеством также преодолевалась в результате смещения нарративов плена и паломничества в Святую землю; рассказчики о поломничествах порой становились пленниками, преследуя вполне христианские цели. С течением времени вестернизация российских элит способствовала секуляризации восприятия неволи, не лишая последнюю характеризовавшей ее изначально амбивалентности. Не будучи уже глубоко озабочена религиозными практиками пленника, образованная публика конца XVIII столетия все еще вопрошала о порядочности и моральной чистоте человека, которому удалось вернуться из плена. Для того чтобы сделать состояние неволи совместимым с понятиями о дворянской чести, авторы нарративов об османском плене начала XIX столетия представляли себя в качестве бессильных заложников «варварства» и фанатизма мусульманских толп, которых время от времени унимал «благородный турок». Ориентализация плена делала опыт пленников одновременно и увлекательным, и достойным сочувствия в глазах читающей публики.
Рассказы пленников допетровской эпохи
Хотя Крымское ханство было вассалом султанов, перемещение пленника из него в саму Османскую империю было, возможно, не менее драматическим изменением в его или ее судьбе, чем само попадание в руки крымцев. Оно открывало перед пленниками новые перспективы. Во-первых, шансы вернуться на родину, которые были еще достаточно высокими, пока пленники находились в Крыму, резко сокращались по их прибытии в Константинополь. Вместо по сути закрытого для инородцев крымско-татарского общества русские пленники оказывались в совершенно ином контексте, полном опасностей и возможностей. В османском обществе рабство носило не только экономическую, но и социальную, политическую и военную функции [198] . Рабы покупались домохозяйствами представителей османской элиты, а также султаном и превращались в наложниц, слуг или янычаров [199] . Положение раба, принадлежавшего султану или представителю османской элиты, гарантировало минимум интеграции в османское общество и даже открывало возможности для социальной мобильности при условии своевременного обращения в ислам [200] . Пленников редко принуждали переменить веру, поскольку обращение в ислам снижало рыночную стоимость раба. В то же время отказ переменить вероисповедание закрывал возможности для потенциально более комфортной жизни. В худшем случае он мог обречь православных пленников на горькую участь галерных рабов [201] .
198
Inalcik H. Service Labor in the Ottoman Empire. P. 25–43.
199
О рабах частных лиц см.: Fisher A. Chattel Slavery in the Ottoman Empire // Slavery and Abolition. 1980. Vol. 1. No. 1. P. 25–41.
200
О социальных функциях рабства в османском обществе см.: Toledano E. As if Silent and Absent: Bonds of Enslavement in the Islamic Middle East. New Haven: Yale University Press, 2007. P. 23–34. О российских пленниках в системе элитных рабов в Османской империи (kul) см.: Smiley W. The Meanings of Conversion. P. 559–580; Smiley W. The Burdens of Subjecthood: The Ottoman State, Russian Fugitives and Interimperial Law, 1774–1869 // International Journal of Middle Eastern Studies. 2014. Vol. 46. No. 1. P. 73–93.
201
Еще в 1740 году, когда приток российских рабов в Османскую империю существенно сократился, в османском флоте насчитывалось около тысячи галерных рабов из России. См.: Smiley W. The Meanings of Conversion. P. 562.
Русские пленники часто оказывались перед трудным выбором между вероотступничеством и физическим страданием. Немногие из них проходили через это испытание, не поколебавшись в своей вере, и единицам из них удалось бежать из плена и вернуться в Московское государство, чтобы закончить свои дни как православные в православной земле. Более типический рассказ о плене содержал историю о насильственном обращении или по крайней мере намеки на свершившееся вероотступничество, скрывавшиеся за уверениями в верности православию. Множество подобных историй можно найти в расспросных листах царских подданных, вернувшихся из османского плена в 1624 году. Это относится, например, к Федору Карповичу Воробьеву, попавшему в плен в 1612 году и проданному в Константинополь. Там он «держал по неволе татарскую веру, а не бусурманен» и в конце концов бежал на Терек, через Персию и земли кумыков и черкесов [202] . Подобная же история приключилась с Иваном Григорьевичем Жировым, жителем Курска, которого захватили в плен ногаи за семь лет до Воробьева и продали в «турецкую землю» на невольничьем рынке в Каффе. Жирову удалось бежать из плена через Персию и Кавказ в Астрахань. Как и Воробьев, Жиров «сказался не бусурманен». Другие бывшие пленники также утверждали, что в османской неволе каждый из них «веру держал христианскую в тайне», хотя никто не мог похвастаться соблюдением пасхального поста или тем, что постился по средам и пятницам [203] .
202
Расспросные речи иноземцев и русских, возвратившихся из плена, присланных из Разряда в Патриарший дворцовый приказ для допросов // Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссией. СПб.: Пантелеевы, 1875. Т. 2. С. 599. Илья Герасимович Ловушкин, как и Игнатий Федорович Опалков, был захвачен ногаями и продан в Константинополь, «и его де бусурманили сильно», прежде чем ему удалось вернуться в Московское государство в обозе османского посла. См.: Там же. С. 619.
203
См. показания Ивашко Осипова и Лукьяна Буколова: Там же. С. 621.