Царь и султан: Османская империя глазами россиян
Шрифт:
Дворянские нарративы плена
В своем дневнике дипломатической миссии в Константинополь во время русско-турецкой войны 1806–1812 годов А. Г. Краснокутский рассказывает о встрече с русским солдатом в румелийском городе Ямболь. Солдат оказался
263
Краснокутский А.Г. Дневные записки поездки в Константинополь А.Г. Краснокутского в 1808 году. М.: Селиванский, 1815. C. 11.
Как видно из этого пассажа, ни ассоциирование плена с вероотступничеством, ни критическое отношение к пленным не исчезло полностью к началу XIX столетия, несмотря на секуляризацию российских элит. В представлении Краснокутского, грех терзаемого угрызениями совести солдата состоял в двойном отречении от веры и от служения царю. Как православный дворянин, состоящий на царской службе, Краснокутский выносит моральный вердикт солдату-дезертиру от имени всего российского общества. Однако подобное позиционирование не помогало тем российским дворянам, которые, в отличие от Краснокутского, имели несчастье попасть в плен и должны были рассказать о том, что пережили по возвращении на родину [264] . Моральная проблема плена стояла перед этими дворянскими офицерами гораздо острее, чем перед Болотовым в его рассказе о крымском плене своего предка Еремея. Их попытки решить данную проблему способствовали дальнейшей секуляризации российского восприятия плена и в то же время подготовили почву для позднейшего националистического возмущения положением русских пленников в руках «азиатских варваров».
264
Наиболее высокопоставленным из этих пленников был генерал-лейтенант П.В. Репнин, брат будущего чрезвычайного посланника в Константинополь, захваченный во время неудачной российской вылазки на южный берег Дуная в мае 1773 года. См.: Румянцев – Обрескову, 24 мая 1773 года // ЧИОИДР. 1865. № 2. С. 270. Переговоры об условиях содержания и выдачи Репнина и прочих российских офицеров проходили параллельно с военными действиями. См.: Румянцев – Обрескову // Там же. С. 277.