Царь и султан: Османская империя глазами россиян

Таки Виктор

Борьба российских представителей за статус в дипломатической иерархии Константинополя в целом завершилась к концу XVIII столетия. Одна из статей Кучук-Кайнарджийского договора 1774 года возвела ранг российского представителя с третьего (резидент) до второго (посланник или полномочный министр) и оговаривала, что «Порта употребит в рассуждении его характера все то внимание и уважение, которые наблюдаются к министрам отличнейших держав». Среди посланников второго ранга глава российской миссии должен был следовать сразу же за габсбургским интернунцием. Если же последний отсутствовал, российский посланник следовал сразу же за иностранными представителями первого класса, то есть послами Франции, Британии, Голландии и Венеции [133] . Тем самым российский представитель становился выше по статусу, чем посланники Пруссии, Швеции, Дании и Королевства Обеих Сицилий.

133

См. статью 5 Кучук-Кайнарджийского договора: Договоры России с Востоком / Ред. Т.П. Юзефович. С. 28.

Высказывания российских представителей в Константинополе в адрес европейских коллег свидетельствуют об их интеграции в дипломатическое сообщество на берегах Босфора. В допетровскую эпоху сообщения посланников Москвы не содержали характеристик послов европейских государств или замечаний по поводу действий последних в отношении России. Примечательно также и то, что первые подобные комментарии представляли европейских дипломатов враждебными интересам царя. Посланный заключить

мир по окончании русско-турецкой войны 1677–1681 годов, П. Б. Возницын сообщал, что «поляки и с цесарской стороны зело домогались чем бы [его] до совершения дела не допустить» [134] . Семнадцатью годами позже, во время Карловицкого конгресса, Возницын жаловался Петру I, что министры и союзных держав (то есть Габсбургов и Речи Посполитой), и держав-посредников (Англии и Голландии) «делают все от него потаенно» и не проявляют «ни малейшего доброжелательства» [135] . В самом конце столетия Е. И. Украинцев сообщал, что, хотя английский и голландский послы прислали ему свои приветствия, они, как и французский посол и польский посланник, «держат во всем Турскую сторону, и Турки их почитают и любят и им верят» [136] .

134

Забелин Е.И. Русские посольства. С. 26.

135

Порфирий Возницын – Петру Первому, 22 октября 1698 года // Дополнения к деяниям Петра Великого / Ред. И.И. Голиков. M.: Университетская типография, 1790–1797. Т. 5. С. 268.

136

Чрезвычайное посольство к Порте Оттоманской в 1699 и 1700 гг. для заключения мирного договора на 30 лет // Отечественные записки. 1827. Ч. 29. № 82. С. 210; № 83. С. 460–462.

Хотя в середине XVIII столетия российские представители в Константинополе все еще могли находить, «что хитрости министерские неисповедимые суть» [137] , они уже были менее склонны жаловаться на враждебное окружение и изоляцию, чем их предшественники петровского времени. Это, несомненно, было следствием их растущего знания институтов и практик европейской дипломатии. Все главы российской миссии в Константинополе, начиная с Толстого, имели опыт если не дипломатической службы, то хотя бы проживания за границей. Толстой и И. И. Неплюев стали посланниками после возвращения из образовательных поездок в Италию, предпринятых по приказу Петра I. Преемник Неплюева А. А. Вешняков до назначения в Константинополь служил в дипломатическом качестве в Испании, а российский посланник в 1770-е годы А. С. Стахиев имел опыт дипломатической службы в Швеции. Наконец, А. М. Обресков, дольше всех прослуживший российским министром-резидентом в Константинополе, до своего назначения главой миссии в 1750 году был ее членом в течение десяти лет.

137

«Здесь такое множество льстецов, что в одну минуту стараются вкрасться в молодого человека, чтобы что-нибудь из него выведать», – писал в середине XVIII столетия М.И. Прокудин-Горский: [Прокудин-Горский М.И.] Письма или уведомления в Москву бывшего в Константинополе в 1760 году дворянином посольства лейб-гвардии Преображенского полку сержанта М.П.// Ежемесячные сочинения. 1764. Т. 20. С. 62–85.

Переписка российских посланников послепетровского времени в Османской империи все еще содержит желчные характеристики европейских коллег. Например, А. А. Вешняков, бывший министром-резидентом в 1736–1746 годах, жаловался, что британский посол Джордж Генри Хэй, граф Кинулл, «явно и бесстыдно злодействует» [138] . В свою очередь, Обресков писал, что австрийский интернунций Тугут «породы подлой интригант и криводушлив, а к томуж персонально нас ненавидит» [139] . Подобные нелестные характеристики иностранных представителей высказывались не только российскими дипломатами. Знаменитый английский посол XVII столетия сэр Томас Роу находил своего голландского коллегу Корнелиуса ван Хаага «испорченным османскими обычаями настолько, что тот превратился в позор посольского звания». Роу также считал французского посла Филиппа де Арлейя «заносчивым, раздражительным и злобным» [140] .

138

Теплов В.А. Русские представители в Царьграде, 1496–1891. СПб.: Суворин,1891. С. 21.

139

Цит. по: Кессельбреннер Г.Л. Хроника одной дипломатической карьеры. Дипломат-востоковед С.Л. Лашкарев и его время. M.: Наука, 1987. С. 60.

140

Berridge G.A. The Origins of the Diplomatic Corps. P. 19.

В то же время критический настрой российских дипломатов по отношению к европейским представителям в Константинополе не ограничивался личными выпадами, столь характерными для раннемодерных дипломатов. По мере того как они усваивали правила и принципы европейской дипломатии, россияне становились все чувствительнее к особенностям османского подхода к международным отношениям. Царские представители порицали унизительный характер османского посольского обычая и склонность османов заключать в Семибашенный замок посла того государства, которому султан объявлял войну. Петр и его преемники стремились утвердить статус России как передовой державы и при этом воевали с Османской империей чаще, чем какая-либо другая страна. По этой причине российские посланники регулярно вступали с османами в пререкательства по поводу церемониала и чаще других оказывались узниками Едикуля. Они были склонны критиковать снисходительное отношение европейских представителей к османской манере ведения дипломатических отношений.

Эта критика наиболее наглядно проявляется в работах Павла Артемьевича Левашева, бывшего поверенным в делах российской миссии в 1760-х годах. По объявлении османами войны России в 1768 году, Левашев, наряду с Обресковым, оказался узником Семибашенного замка, откуда они в конце концов были освобождены и при посредничестве австрийского и прусского представителей переданы российской стороне в 1771 году. Спустя два десятилетия в своих «Цареградских письмах» Левашев подробно остановился на различиях между османским посольским обычаем и дипломатическими нормами и практиками, которым Россия стала следовать наряду с другими европейскими державами. Согласно Левашеву, почести и любезности, оказываемые местными османскими властями иностранным посланникам на пути в Константинополь, заставляли их надеяться, что «оные не только продолжаться будут, нечто посол еще иметь будет прием и пребывание приятнейшее в самой» [141] . Однако как гости султана иностранные министры не только были объектами ласк, но также и подвергались многочисленным «унижениям» до и во время аудиенций у великого визиря и султана. Левашев упоминает обычай облачать иностранного посла в специальные шубы и кафтаны, неудобную мебель, на которой ему приходилось сидеть, и невзрачность помещений. Не менее унизительными были и долгие часы, которые послу приходилось проводить, наблюдая за отправлением правосудия османскими чиновниками, прежде чем его допускали к султану. То же касалось и еды, которую ему приходилось есть после того, как она проходила через руки османских слуг, которые своими ногтями разрывали мясо на кусочки [142] . Смесь гостеприимства и унижения, которой подвергались иностранные представители, приправлялась чувством физической опасности. Не имея своих представителей в иностранных столицах и потому не опасаясь возмездия, «турки христианских министров не довольно, что никогда не уважали, но многих из них бесчестили, мучили и умерщвляли». Приведя длинный список иностранных посланников, пострадавших в Османской империи, Левашев заключал, что османский «образ мнения, так и поведения совсем противен другим народам, а особливо европейским» [143] .

141

[Левашев П.А.] Цареградские письма // Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины Второй / Ред. А.Я. Хазизова. M.: Восточная литература, 1995. С. 52.

142

Там же. С. 52–55. См. также: [Булгаков Я.И.] Российское посольство в Константинополе. СПб.: Академия наук, 1777. С. 168–173, а также [Struve J.Ch.] Travels in the Crimea. P. 175–181.

143

[Левашев П.А.] Цареградские письма. С. 56, 59.

Пятилетнее пребывание Левашева в Константинополе последовало за более чем десятилетней службой в Стокгольме, Дрездене, Вене и Регенсбурге. За это время он не только освоил практические стороны дипломатии, но и перевел на русский работу Франсуа Кальера «О способе переговоров с государями» (1716), которая была стандартным пособием для дипломатов того времени [144] . Пример Левашева демонстрирует знакомство российского дворянства с формирующейся европейской культурой дипломатии [145] . Дипломатия XVIII столетия была франкоязычной, аристократичной и тесно связанной с королевскими дворами. Ее основополагающие принципы – взаимность, постоянный характер отношений между государствами и неприкосновенность дипломатических особ – отражали общеевропейские «стили, обычаи и интеллектуальные ценности». В послепетровское время эта международная франкофонная культура дипломатии стала усваиваться российским самодержавием и представителями элиты. На протяжении XVIII столетия не менее 152 молодых российских дворян прошли обучение в знаменитой школе дипломатов в Страсбурге и еще большее количество освоили дипломатическое ремесло в составе российских миссий в европейских столицах [146] .

144

Рус. изд.: Кальер Ф. де. Каким образом договариваться с государями. СПб.: Академия наук, 1772. Т. 1.

145

C м.: Вигасин A.A. и др. Предисловие // Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины Второй. С. 8–9.

146

Scott H. Diplomatic Culture in Old Regime Europe // Cultures of Power in Europe in the Long Eighteenth Century / Eds. H. Scott, B. Simms. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 2007. P. 58–85.

Обладая необходимым опытом и знаниями для того, чтобы различать европейский и османский способ ведения международных отношений, Левашев был очень критически настроен по отношению к французским, британским, голландским и прочим коллегам в Константинополе. По его утверждению, европейские министры скрывали унижения, причиняемые им османами, «по взаимной между собою ревности» или из соображений «самой тончайшей Макиявелевой политики» [147] . Левашев также настаивал на том, что «христианский» образ мыслей был плохим руководством в отношениях с османами, которые принимали его за проявление слабости [148] . Горечь его замечаний по поводу европейских дипломатов в Константинополе была, по всей вероятности, вызвана вежливым безразличием или выражением практического бессилия, с которыми французский и прочие европейские послы встретили сообщение о заключении российского министра Обрескова в Семибашенный замок и о неистовстве фанатичной толпы по случаю объявления Портой войны России в 1768 году [149] . В то же время примечательно, что Левашев более не жаловался, подобно своим предшественникам петровского времени, на «злостность и двуличие» европейских дипломатов. Вместо этого он осуждал их за отказ объединить усилия по защите принципов равноправия, взаимности и неприкосновенности иностранных представителей, которые стали определять европейскую дипломатию в XVIII столетии.

147

Левашев П.А. Плен и страдание россиян у турков. СПб.: [Б.и.], 1790. С. 45.

148

[Левашев П.А.] Цареградские письма. С. 59.

149

Левашев П.А. Плен и страдание россиян у турков. C. 10–11.

По мере того как российские представители все ближе знакомились с положением дел в Константинополе, они демонстрировали новое отношение к своим коллегам. Яков Иванович Булгаков, посланник Екатерины II в 1780-е годы, все еще замечал, что он «с врагами и друзьями должен бороться» [150] . В то же время, ведя политическую борьбу с представителями других европейских держав, Булгаков не испытывал личной неприязни к ним. Российский посланник охарактеризовал французского посла графа де Сен-При как человека «достойного уважения», которому Булгаков отдавал должное, «несмотря на горькие часы», которые тот причинил ему, противясь российской аннексии Крыма в 1783 году [151] . Булгаков однозначно преодолел комплекс неполноценности, который его предшественники могли еще испытывать по отношению к европейским дипломатам. Об этом свидетельствует самодовольно-ироничный тон описания Булгаковым константинопольского дипломатического общества, в котором «французский [посол] спесивится; голландский ему угождает; венецианский собирается учиться грамоте; английский хвастает; венский пишет; неаполитанский церемонится; прусский шутит; шведский скучает, а датский молчит» [152] .

150

Я.И. Булгаков – Екатерине Второй, 1 декабря 1783 года // СИРИО. 1885. Т. 47. С. 96.

151

Булгаков – A.A. Безбородко, 1 января 1784 года // Там же. С. 104.

152

Булгаков – Безбородко, 1 ноября 1782 года // Там же. С. 8.

Для вестернизированных представителей российского дворянства, служивших в османской столице, дипломатический корпус был прежде всего частичкой светского общества, тем более ценной ввиду ее крошечности и изоляции от остального «цивилизованного мира». В условиях, когда общение российских представителей с османами сводилось к ряду крайне ритуализированных церемоний, «можно бы умереть со скуки, если бы чужестранные не награждали удовольствием время», как отмечал М. И. Прокудин-Горский, дворянин российской миссии в 1760 году [153] . Булгаков же писал:

153

[Прокудин-Горский М.И.] Письма или уведомления в Москву. С. 75.