Царь-кукла
Шрифт:
Василий смотрел перед собой и не шевелился. Было ясно, что он вот-вот заговорит.
Первой мыслью было встать и уйти. Неизвестные пока слова незнакомца уже начали движение из верхней части его головы в нижнюю, пока еще в виде неслышных электрических импульсов, и оставалось совсем мало времени до момента, когда, произнесенные, они достигнут капраловских ушей. Меньше всего он сейчас желал разговоров. Однако мужчина был слишком молод, чтобы столь отчаянно искать случайной беседы; и было еще менее вероятно, что он рыскал вокруг
Он повернулся, склонил голову набок и приготовился слушать.
— Вы чем-то расстроены? — начал Василий.
Капралов молчал.
— Я должен с вами поговорить.
Василий тряхнул головой.
— Лука Романович…
«Что ж, говорите», — всем своим видом говорил Капралов.
— Меня зовут Василий. Просто Василий. Моя фамилия вам не нужна. А даже если я ее и скажу, вы ничего про меня не найдете. — Он закусил губу, словно подтверждая, что не собирается говорить лишнего. — Я много о вас знаю, Лука Романович. Вы одиноки. Вы любите людей. Правда, кажется, далеко не всех… Я знаю, что вы читаете и что покупаете. Сколько зарабатываете и сколько тратите. Знаю ваши оценки в школе и в институте. Я только одного не знаю.
— Чего же? — завороженно спросил Капралов.
— Любите ли вы родину, Лука Романович.
Капралов вытаращил глаза. И без того странный разговор сворачивал в совсем уже неприличное русло.
— Вы пытаетесь меня завербовать? — попробовал он нащупать почву.
— Вербовать человека вашего возраста с помощью идеалов бессмысленно. Может, я хочу вам помочь. Я могу. Но я должен решить.
Перед скамейкой начали собираться голуби. Делая вид, что люди их не интересуют, они с каждым шагом бочком подбирались к их ногам. Вороны замерли на удалении и с высоты своего роста следили за ситуацией.
— Помочь в чем?
— Вы любите родину?
— Да, я люблю родину.
Василий недобро усмехнулся.
— Я так и думал. Но любите ли вы родину, как люблю ее я?
— Пардон?
— Да! Как я! Каждым уголком души, и в горе и в радости, нарядную и неумытую! Или, лучше сказать, можете ли вы жить так, чтобы не любить ее больше всего на свете, больше блага и истины? Способна ли она их заменить? Способна ли стать той истиной, супротив которой все меркнет?
Теперь Капралов взирал на него с отвисшей челюстью.
— Не парьтесь, я здоров, каждый год прохожу комиссию, — будничным голосом сообщил Василий и дернул ногой. Голуби лениво отпрыгнули на пару метров. — Я это перед нашей встречей написал и выучил.
— А-а-а, спасибо за разъяснение… Если вы ждете, что я тоже что-то такое толкну, то это вряд ли. Но с горем и радостью я согласен. И с остальным тоже. Пожалуй, за исключением блага и истины. Их все же стоит оставить в покое. Любовь должна быть и критичной. Но все это верно при одном условии — что вы не путаете родину с государством.
—
— Значит, вы мне поможете, что бы это ни значило? — с издевкой осведомился Капралов.
Однако Василий двигался согласно собственному алгоритму.
— Знаете, чего нам больше всего не хватает? — спросил он и сам же ответил: — Правды.
Капралов лишь кивнул. Обычно он выказывал большую заинтересованность, но сейчас в этом не было нужды: из опыта он знал, что здоровые сами изложат свои безумные идеи. Главным отличием здоровых от больных были не идеи, а слабость в аргументации: их логические построения чаще давали сбои.
— Вы смотрите телевизор?
— Не особо…
— А мне по работе приходится… Чтобы, так сказать, быть в курсе… Знаете, что там показывают? Раньше рассказывали о хорошем, потому что хотели, чтобы было поменьше чернухи, чтобы люди радовались, а о плохом не рассказывали. А теперь рассказывают о плохом, но называют его хорошим. Понимаете? Раньше хотели, чтобы люди о чем-то не знали, а теперь хотят, чтоб не думали. Понимаете? Их просто зомбируют. С этим нельзя мириться, Лука Романович.
— И потому вы решили мне помочь?
— Да. Вы пытаетесь узнать, зачем они это делают. Всем остальным просто плевать.
— Хорошо, я-то, может, и пытаюсь. Но разве когда-то было по-другому?
Василий сразу насупился и молча смотрел исподлобья.
— Мне кажется, это суть механизма, которому вы, судя по всему, служите. Но не буду спорить. Важно, что вас он тоже не устраивает.
— Вам нужна помощь или нет? — обиженно осведомился Василий.
Капралов не ответил.
— Ладно… Думаю, больше мы все равно не увидимся.
Не глядя на Капралова, он просунул руку под куртку, достал прямоугольный конверт и положил на скамейку.
— Спрячьте! — приказал он. — Откроете, когда уйду.
— А что это?
— Это единственное, что удалось найти по известному вам делу. Так получилось, что я собирал по нему информацию… Смысла я не понял. Хотя от меня этого и не требуется.
Он коротко кивнул, встал и пошел по аллее в сторону Спиридоновки. Капралов проводил его взглядом, немного подождал и взял конверт в руки.
Внутри лежал сложенный в три раза листок. Он развернул его и увидел копию рукописного текста, без прописных и знаков препинания:
«возьми всех в одно место
назови матрешкой
как дщерь вложь самое главное
через это передашь»
Половина слов были разорваны, другие наползали друг на друга, почерк казался детским.
— Как дщерь вложь самое главное… Ну и чушь! — с расстановкой произнес Капралов.
Он несколько раз перечитал полученную телеграмму, посмотрел на обороте (там было пусто) и, разочарованный, убрал ее обратно в конверт.