Царь-кукла
Шрифт:
Капралов почти услышал, как Алексей Павлович воскликнул «Ура!», но тот сдержался и под аплодисменты сошел обратно в зал. После него выступили директор музея, замминистра культуры и пара искусствоведов, объяснивших, что ценность коллекции вовсе не в уплаченном за нее состоянии, а в том, что деньгами выразить невозможно и для чего нельзя подобрать слова. В конце концов, они были правы, неблагодарное дело мерить культуру деньгами лучше делегировать тем, у кого они есть.
Но Капралова занимало не это. Чиновников и ученых
Он задумчиво стоял с бокалом вина в соседнем зале, куда гостей вернисажа позвали на фуршет, когда к нему подошел Жуковский со свитой.
— Ну, как вам? — с гордостью спросил он.
— Понравилось, — лаконично ответил Капралов, размышляя, говорить ли о том, что его волновало, сейчас или лучше отложить на потом.
Однако тот решил за него.
— Помните, вы просили разузнать, кто покупал в начале прошлого века африканское дерево?
— Да? — оживился Капралов.
— Так вот, Лука Романович, боюсь, ничего не вышло. Похоже, мы в тупике… Не нашли ничего.
— А может быть, и нет…
Жуковский прищурился.
— Вы меня утешаете или что-то знаете?
— Не совсем. Не совсем знаю… Просто…
Жуковский взял его за локоть и потащил в сторону.
— Не томите! Что за дурацкая манера!
Капралов зашептал:
— Дело в том, что, пока я вас слушал, у меня появилась одна идея… Но она немного безумная…
— Говорите же! — Жуковский покосился на маячившего неподалеку Штыкова. — У нас все равно нет никаких.
— О’кей, смотрите. Это даже не идея, а логическая цепочка. Царская семья, драгоценное дерево, потом эта дырка в матрешке… Еще традиция прятать в яйцах сюрприз… Помните теории происхождения матрешки?
Жуковский кивнул.
— Что ее прообразом стала японская кукла?
— Не совсем. Что ее прообразом стали пасхальные яйца… Так вот, я сейчас вас слушал… Алексей Павлович, вы сказали, что известны почти все яйца…
— Да, известны.
— Почти все?
— Слушайте, Лука Романович, вы можете…
Жуковский вдруг уставился на Капралова, глаза его малость вылезли из орбит.
— Господи… Да что же это! За что ни возьмись, выходит автомат Калашникова!
— Прекрасно вас понимаю. У меня то же самое с шизофренией. Так какие неизвестны?
— Всего четыре. И все за два года! Девятьсот четвертый и девятьсот пятый! Господи, девятьсот четвертый! Вы думаете, наша матрешка это царское яйцо?! Как же мне… как же нам самим это в голову не пришло… Мы так привыкли к бриллиантам и платине, а ведь это совсем не обязательно! В шестнадцатом году из-за войны для императрицы сделали стальное яйцо, оно сейчас в Оружейной палате. И из дерева делали, из карельской березы. Вовсе у вас не безумная идея!
— Может, тогда стоит смотреть про дерево
Жуковский схватил Капралова за плечи и энергично встряхнул. В то же мгновенье их ослепили вспышки фотоаппаратов.
— Посмотрим, обязательно посмотрим! Вы умница, Лука Романович! Ваша теория слишком красива, чтобы оказаться неверной!
8
Капралов прошел через металлодетектор, предъявил новенькую красную книжицу, поднялся на шестой этаж и, миновав уже знакомых секретарш, снова оказался в огромном кабинете.
— У меня пять минут, — предупредил Шестаков, — заседание бюро.
Он прошел в примыкающую к кабинету комнату. Капралов последовал за ним, но внутрь заходить не стал, а прислонился к притолоке.
— Будем решать, кого предложить съезду кандидатом в президенты, — сообщил скрывшийся за створкой гардероба Леонид Сергеевич.
— А смысл? — ухмыльнулся Капралов.
Шестаков выглянул из-за шкафа и показал удивленные глаза.
— Эх, Лука Романович… Не верите в перемены?
Капралов молча улыбался.
Шестаков появился в свежей рубашке, закрыл шкаф и стал завязывать галстук.
— Вы знаете, что тысячу лет назад хазарский каган заранее решал, сколько будет править? Вот и у нас до сих пор то же самое… Только там еще был нюанс. Они его душили шнурком, и когда он почти терял сознание, тогда и должен был назвать число лет. По истечении этого срока его убивали. Если он называл слишком много, его в сорок лет все равно убивали. Считалось, что божественная сила со временем его покидает.
Он раздраженно дернул галстук и начал заново.
— По-вашему, с этим нужно смириться? Нет-нет, не говорите ничего, это риторический вопрос… Что у вас случилось, что нельзя было по телефону?
— Знаете, да, случилось… Вы крепко стоите?
— Переходите к делу.
Капралов потерся спиной о притолоку и с расстановкой произнес:
— Судя по всему, наша матрешка это императорское яйцо Фаберже за девятьсот четвертый год.
Шестаков повернулся всем телом. Его руки застыли на узле.
— Как вы узнали?
— Догадался. А потом посмотрели в архиве, который Жуковский купил. Там упоминается дерево, из которого оно сделано.
— Ну и ну… Что думаете делать? Он уже что-то предлагал?
— Да, предлагал… И очень настаивал… Тут, видите ли, какое дело… Мне пришлось рассказать про вас. Он сразу сказал, что будет счастлив помочь найти национальное достояние и тому подобное…
Леонид Сергеевич усмехнулся.
Капралов открыл портфель.
— В общем, поэтому я и пришел. Похоже, надо ее вернуть.
Он достал матрешку. Шестаков опустил руки и отступил назад.
— Понимаю… Но это вряд ли. Вернуть, конечно, придется. Только, как верно заметил Жуковский, не мне, а государству. И мы отложим это на после выборов.