Царь-кукла
Шрифт:
— Ее материал?
— Конечно! А вы разве не заметили?
Капралов взял матрешку, повертел в руках, разъединил половинки и заглянул внутрь.
— Не заметил чего?
— Да-а-а… Сразу видно дилетанта. Я же сказала, что она уникальная. А уникальная означает, что других таких нет!
Она почти нежно забрала у него матрешку, потом вдруг резко повернулась и бросила ее в стоящий у окна аквариум.
На мгновенье Капралов онемел, потом подскочил и в один прыжок оказался у аквариума.
— Зачем, зачем вы это сделали?! — запричитал он, засучивая рукав рубашки, чтобы достать со дна матрешку, наполнившуюся через отверстие
— Да ладно вам, успокойтесь! — весело сказала она. — Ничего ей не будет.
Капралов опасливо коснулся воды, и в ней заметалась шустрая разноцветная мелочь.
— Надеюсь, это не пираньи? — спросил он глухо.
Валентина Федосеевна заливисто засмеялась. Он засунул руку в воду, быстрым движением достал матрешку и стряхнул с нее воду.
— Вы так ничего и не поняли?
— Что я должен понять? — раздраженно бросил Капралов, занятый матрешкой.
— Господи… — удрученно молвила директриса. — Лука Романович, она пошла на дно! Вы таскаете ее в портфеле и так ни разу и не почувствовали, какая она тяжелая?
Он озадаченно подбросил куклу на ладони. Глаза Валентины Федосеевны сияли. Капралов подумал, что она неплохо прикидывалась: за личиной старухи скрывалась двенадцатилетняя любительница кукол.
— Неужели вы не знаете, что дерево не тонет? Даже если вы нальете в обычную матрешку воды, она не утонет. Я же говорила, что других таких нет!
— Вы хотите сказать, что она не деревянная?! — вытаращил глаза Капралов, вернувшись на стул.
Директриса снова захихикала.
— Нет, она, конечно, деревянная. Зачем вы глупости говорите… Просто дерево, из которого она сделана, одно из самых тяжелых в мире, оно тяжелее воды. Черное африканское дерево, не слышали? Ботаническое название Дальбергия меланоксилон. Оно же одно из самых редких, прочных и дорогих. Его на вес продают, фунтами, понимаете? Как икру.
— И что, сто лет назад оно было так же распространено в России, как икра?
— Естественно, нет! Сейчас, пусть понемногу, можно купить что угодно. Из него, например, кии делают для бильярда. А тогда нужно было специально выписывать из-за границы.
Валентина Федосеевна снова протянула руку.
— Да не бойтесь вы! Я умею обращаться с такими вещами.
— Я заметил…
Он нерешительно отдал ей матрешку.
— От вашего портфеля ей куда больше вреда… — пробормотала директриса. — Вы обратили внимание, как ювелирно она сделана? Мы измеряли. Идеальная окружность, идеальная полусфера, везде абсолютно одинаковая толщина стенок. Обычно их делают из мягкой древесины, липы, например. Здесь же очень сложный материал. И все равно мастер выбрал его. А роспись? Трудно даже представить, сколько на нее потратили времени. Месяцы.
Выйдя на улицу, Капралов позвонил Жуковскому и рассказал про визит в музей.
— У меня к вам просьба, — сказал он. — Вы не могли бы поручить кому-нибудь поискать, кто покупал это дерево в начале века? Ведь, по идее, могли сохраниться таможенные документы.
Дальше он отправился по хорошо известному Михаилу Африкановичу адресу на Малую Лубянку.
Перед зеленой дверью никого не было, и он сразу оказался в просторной комнате с пластиковыми креслами вдоль трех стен и застекленным окошком в четвертой. Очереди дожидались несколько человек.
— Я хотел бы получить справку, — сказал он, когда подошла очередь.
Очумелая
— Я вас слушаю! — нервно сказала чиновница, ответив на звонки.
— Скажите, пожалуйста, если осужденного реабилитировали посмертно, то куда девается изъятое имущество?
— Возвращается родственникам по запросу. Если запроса не последует, то что-то уничтожается, что-то поступает в доход государства и списывается в архив. Когда была реабилитация?
— В пятидесятых…
— В таком случае вы ничего не получите, для вас норма по возврату действовала в течение трех лет после принятия закона, то есть до девяносто четвертого года.
— Понятно…
Капралов судорожно соображал. О его бок уже нетерпеливо терлась дама из очереди.
— Скажите, а можно хотя бы узнать, выдавали что-нибудь родственникам?
— Вы родственник?
— Да. Но, видите ли, всех детей отдали в детдом, и никаких документов не сохранилось…
— Без документов нельзя! Следующий!
— Подождите, а что же мне делать?
И чиновница вдруг сжалилась над Капраловым.
— Что делать, что делать! То же, что и всем! Обратитесь в архив. Если кому-то что-то выдавали, в деле об этом будет отметка.
Дома он полез в интернет и нашел «Положение о порядке доступа к материалам прекращенных уголовных дел в отношении лиц, подвергшихся политическим репрессиям». К его разочарованию, в разделе о правах доступа пункт за пунктом перечисляли самих реабилитированных, их родственников и законных представителей. И только в самом конце блеснула надежда: в пункте, обозначенном буквой «ж», значилось: «представители органов государственной власти». Капралов взялся за телефон.
— Леонид Сергеевич, нужно, чтобы вы приняли меня работу, — сказал он поднявшему трубку Шестакову. — Можно внештатно. Тогда я смогу получить доступ к архиву.
— Хорошо, приносите документы, — согласился тот. — Вас оформят помощником на общественных началах.
— А еще нужно, — продолжал Капралов так же безапелляционно, — чтобы вы устроили мне встречу с министром культуры.
4
От назначенной на десять утра встречи Владимир Михайлович Тодасевич не ждал ничего приятного. Граждане, ищущие высокой аудиенции, обычно бывали двух видов: первые предлагали, а вторые просили. И то и другое одинаково утомляло министра, ведь по сути мало чем различалось между собой, но сейчас он волновался не из-за предмета встречи, его беспокоил род занятий посетителя — беседовать предстояло с литератором. В самой глубине его души, как кролик в духовке, томился страх разоблачения. Оказаться ненастоящим писателем Владимир Михайлович боялся даже больше, чем ненастоящим министром: последнее подтверждалось записью в трудовой книжке и машиной с мигалкой, с литературой же дело обстояло сложнее. Исполненный благородного убеждения, что словом может владеть лишь народ, сам он так и не научился им хотя бы уверенно пользоваться. Поэтому общаться Владимир Михайлович предпочитал с режиссерами и артистами, ведь те могли оценить его истинные таланты. Впрочем, переживания эти не выходили за границы рефлексии, ибо критики нечасто решались говорить подобное про министра культуры.