Царь-кукла
Шрифт:
Капралов открыл портфель и достал из него матрешку. Оба его собеседника подались вперед.
— Можно? — протянул руку Жуковский.
— Что может быть более русским, чем матрешка… — нараспев произнес он, поднес куклу к лицу и, медленно втягивая воздух раздувшимися ноздрями, провел кончиком носа по волнистому боку. На его голом черепе заблестели капельки пота.
— Да, мы просто обязаны их найти! Для искусства, для народа, для себя, в конце концов! В смысле, для вас! — нервно и немного искательно воскликнул Михаил Африканович, но уткнувшийся в матрешку хозяин
По лицу Капралова легкой рябью перекатилось веселье. Жуковский же, не отрываясь от куклы, вдруг подмигнул ему невидимым Штыкову глазом.
— Откуда она у вас? — спросил он.
— Нашел.
— Нашли, значит… А больше там нет?
Капралов покачал головой.
— Ладно… Продадите? Беру без экспертизы. — Михаил Африканович при этих словах тихо засипел, но ничего не сказал. — Только назовите цену!
— Не хочу вас разочаровать, но нет.
— Ну, нет, так нет! — с легкостью согласился Жуковский. — Значит, хотите сами во всем разобраться?
— Хочу, правда. А уж сам или вы мне поможете, это дело десятое. Я думал, что смогу здесь узнать что-то новое…
Он протянул руку, и Жуковский, помедлив, вернул матрешку.
— Вы мне ничего не расскажете, да?
— Лука Романович, вы даже не поинтересовались, о каких деньгах может идти речь, — подал голос Михаил Африканович. — А ведь наверняка знаете, что Алексей Павлович…
— Погодите! — перебил Жуковский. — Про это мы еще успеем. — Он проводил взглядом матрешку, скрывшуюся в портфеле. — Мы вам не только расскажем, но и покажем. Пойдемте.
Они прошли в другой конец библиотеки, где на мольберте снова стоял портрет княгини Ольги.
— Михаил Африканович, — попросил Жуковский, — расскажите Луке Романовичу, что нам известно.
Штыков рассказал Капралову все, что и два месяца назад Жуковскому: и про художника Репина, и про заказавшего портрет дядю Николая Второго, и про великую княгиню Ольгу.
— К сожалению, — закончил он, — пока нам не удалось установить происхождение самой матрешки и что с ней стало. На сегодня известны только две части — ваша и та, что пропала из музея. Пока мы не знаем, где эта вторая и кто ее украл. Поэтому наши поиски идут в двух направлениях. Сперва, так сказать, в историческом разрезе. А второе — кто вломился в музей и почему они это так обставили.
— Значит, это не вы… — разочарованно констатировал Капралов, разглядывая картину.
— Он бы с удовольствием! — рассмеялся Жуковский. — Но что бы я потом с ней делал? Запер в сейф?
— Это не наши методы, — пробудился в Штыкове условный рефлекс.
— Спасибо, Михаил Африканович, — сказал Жуковский. — Но есть кое-что, что, мне кажется, вы не принимаете в расчет.
— Да-да, Алексей Павлович?
— В девятьсот четвертом все царские дочери уже появились на свет, и надо понять, заказывали для них матрешек тоже или им сделали одну на всех с одинаковым гербом. То есть, должны мы искать похожие куклы или только совершенно одинаковые.
— Это мы учитываем. Мы ищем одну матрешку, другие нам, по крайней мере, не известны. Но с разными рисунками.
— В каком смысле? Ведь ее части идентичны.
— Это мы знаем про две идентичные части. Понимаете, уже в то время на матрешках не обязательно были только девушки. Там могли быть и реальные люди, и вымышленные персонажи. Скажем, к столетию Отечественной войны восемьсот двенадцатого года изготовили наборы с Кутузовым и его штабом, а к юбилею Гоголя набор «Городничий» с персонажами «Ревизора».
— Там могли быть не только дочери… — подал голос Капралов.
— Именно так! Про это я и говорю. Средняя матрешка была шести-восьмиместной. В матрешку для царской семьи включили бы всех ее членов.
— Ох, — выдохнул Жуковский. — Это была бы уже не просто находка одной из первых матрешек. Это может иметь историческое значение, а, Михаил Африканович?
— Совершенно верно, Алексей Павлович.
— И число, в принципе, подходит. Родители и пятеро детей. Получается как раз семь. Средняя матрешка.
— Боюсь, не совсем так…
Жуковский вопросительно вскинул голову, и Штыков скосил глаза на Капралова.
— Рассказывайте! — воскликнул Жуковский. — Луке Романовичу интересно не меньше моего!
— Как скажете… Видите ли, пятый ребенок, цесаревич Алексей, наследник престола, родился 30 июля 1904-го, а мы точно установили, что картина с нашей матрешкой была написана в конце весны того года.
— Выходит, матрешку сделали до его рождения?
— Да. Поэтому фигурок должно быть шесть.
— Полагаете? — огорченно осведомился Жуковский. — А красивая теория… Но ничего, шесть тоже сойдет!
— А вы уверены, что картина написана до рождения мальчика? — спросил Капралов.
— Если я говорю уверены, значит, уверены! — взвился Штыков и недовольно посмотрел на Жуковского. — Это подтверждено документально.
— Тогда не очень понятно… Похоже, что… Подождите секунду!
Капралов пересек библиотеку, вынул из портфеля лист бумаги и вернулся обратно.
— Вот. — Он протянул Раисин рисунок Жуковскому.
— Что это? — спросил тот.
— Это... Это пупсик!
Жуковский поднес лист к глазам.
— О боже! — вырвалось у него, и Штыков, прижавшись щекой к его плечу, тоже уставился на рисунок.
— Господи! — сдавленно вскрикнул он. — Святые угодники, Николай Чудотворец!
Это было что-то новое. Психиатр с интересом осмотрел Михаила Африкановича.
— Если это зарисовка с натуры, то теперь я тоже ничего не понимаю! — воскликнул Алексей Павлович.
Перед ним была нарисованная на компьютере цветная матрешка: все то же обозначенное штрихами и контурами лицо, так похожее на любимого им Модильяни; погоны на покатых плечах; картуз на полусфере головы; короткие штанишки. И герб на груди: увенчанный императорскими коронами двуглавый орел со скипетром и державой, чуть выше третья корона побольше, Георгий Победоносец на белом коне. Все это вписано в обвитый орденской цепью прямоугольный щит с замысловатыми виньетками. На самом верху шлем с трехзубчатой короной и снова государственный орел.