Царь Мира
Шрифт:
Эдик ворвался в палату. И вдруг вся злоба его прошла. Алина была жива и удивленно смотрела на него, ничего не понимая. С кровати так же изумленно взирал на Царя Красавин. Эдик устало опустился на пол.
— Что же ты делаешь, Алина? — только и смог грустно спросить он.
Объяснение состоялось позже, в резиденции. Эдик старался говорить спокойно и пояснил Алине, что такие опыты невероятно опасны, что она чудом избежала смерти. Алина еще не восстановила полностью свои силы после случившегося и слушала его молча, лишь кивала, соглашаясь.
— Я люблю тебя, и мы должны жить друг для друга, — говорил Эдик. — Все остальные — это другие, чужие, пойми это. Они хотят нас уничтожить или воспользоваться
— Не трогай его. — тихо, но решительно сказала Алина.
— Пообещай мне, что этого не повторится.
— Обещаю. Но ты его не тронешь. Ни его, ни сына.
— Хорошо, они останутся живы, хоть он просто-напросто отнял у тебя часть жизни. Но взамен ты должна мне поклясться, что теперь не будет ни театра, ни этих реанимаций, — вообще никакой благотворительности. Ты будешь принадлежать только мне, а я только тебе. Мы будем вместе. Я буду оберегать тебя, мы проживем долго, у нас родятся дети… — Эдик говорил быстро, но тут запнулся и замолчал. Потом продолжил с еще большей убежденностью: — Нам нельзя доверять никому, только друг другу. Даже самые близкие могут предать нас, потому что… Потому что они другие. Не такие, как мы.
Речь его становилась все более страстной и сбивчивой, он стоял перед Алиной на коленях, руки его жадно ласкали ее, а Алина, откинувшись назад, думала о своем сне, о человеке, которого она пыталась спасти от смерти, о том, что ей не хочется, чтобы все были другими, чужими, о том, что бешеная страсть Эдика и его ненасытность утомили ее… Она покорно отдалась ему, не отвечая на его ласки, а потом, когда он вышел, позвонила в больницу и спросила о Красавине.
— Кто спрашивает?
— Его родственница, — сказала Алина.
— Ему лучше, — сказала девушка, — врачи надеются, что он выживет.
Ответ ее был уклончивым. На самом деле в больнице был самый настоящий переполох. Приговоренный к смерти освободился от всех капельниц и трубочек и упругим шагом расхаживал по палате, ввергая в недоумение медицинский персонал. Ложиться и проходить положенные ему процедуры он категорически отказался. Ему хотелось одного — быть рядом с Алиной, любить ее и, если понадобится, отдать за нее жизнь.
Алина, однако, напрасно думала, что Эдик забыл о Красавине. Да и трудно было забыть — день спустя газеты и телевидение оживленно обсуждали чудесное исцеление, а пресс-секретарь Царя Сергей Калинин уверял всех, что это чушь, выдумка, дешевая сенсация. Сам Царь исчез на три дня, причем место его пребывания осталось в тайне даже для Мак-Гроу — Эдик не взял с собой телохранителя и отправился куда-то один, инкогнито. Одно это означало повышенную секретность происходящего. Журналисты не смогли проследить маршрут Царя и сбились с ног, разыскивая Красавиных, но и они исчезли. Только начальнику царской охраны и Мак-Гроу было известно, что, как только Царь вернулся, Красавин-старший был принят им, имел с ним получасовую беседу, после чего с личным и секретным указом Власова заехал в больницу, забрал сына — и оба они исчезли бесследно. О содержании указа не знали даже Клюкин и Дарби. Косвенное участие в его исполнении принял лишь Илья. Но и он знал только одно — почти в тот же день исчезли хранившиеся в резиденции сокровища арабских шейхов на сумму в несколько сотен миллионов долларов. Их увезли на огромном «Урале» в неизвестном направлении и даже без сопровождения охраны. Правда, с водителем «Урала» было два эфэла, и, если бы Илья вздумал провести дознание или хотя бы сопоставление фактов, он бы понял, что за рулем был Красавин-старший. Но Илья не собирался этого делать, он лишь в шутливом тоне осведомился у Царя, куда исчезли сокровища. И получил грубый ответ: «Это тебя не касается. Не интересуйся этим и не болтай». Больше Эдик об этом не упоминал и, несмотря на свою разговорчивость, никому об этом не говорил. Но на этот раз Мак-Гроу был рядом с ним, и он знал, что сокровища из машины
— Они живы, не беспокойся. Но больше ты их не увидишь. Во всяком случае, я надеюсь на то, что в ближайшее время они на твоем горизонте не появятся.
Этот странный ответ озадачил Мак-Гроу и поразил Алину. У нее задрожали губы, она молча вышла, и ни Эдик, ни Дарби не поняли, почему она так отреагировала на исчезновение случайных знакомых. Они не могли знать, что, исцелив Олега, Алина теперь испытывала что-то странное: одновременно и влюбленность, и в то же время какое-то материнское чувство — ведь она словно родила Олега, дала ему жизнь.
Закончив эту странную операцию по переброске сокровищ, Эдик встретился с Извицким. Надо сказать, что все эти дни Царь действовал с необычайной энергией. Мак-Гроу с удивлением увидел, что Власов умеет быть и волевым, и решительным и что его первое впечатление о некоей инфантильности Царя было несколько ошибочным. Беседа Власова с режиссером была недолгой, но довольно драматичной.
— Вы помните наш разговор, Михаил Ефимович?
— Да, конечно.
— Настало время намекнуть Алине, что ей нужно уйти. Извицкий молчал. Только слезы навернулись ему на глаза.
— Вы меня слышите?
— Слышу, — сказал тот. — Только на меня не рассчитывайте.
— Почему же? — с расстановкой спросил Эдик. — Вы же обещали.
— Она актриса милостию Божией, — глухо сказал Извицкий. — Я не умею гасить Божью искру, это худшее, на мой взгляд, из преступлений.
Эдик вдруг горько усмехнулся и сел на стул, провел ладонью по лицу.
— Слова, слова, — сказал он. — Вы хоть знаете, что несколько дней назад она была при смерти?
— Что?! Нет, я не знал об этом… Но почему?
— Она решила вылечить одного парня и сама чуть не умерла. Милость Божья — это хорошо, Михаил Ефимович, но это чушь. Просто человек отдает другим жизненную энергию. Почему гении уходят рано? Потому что отдают ее другим, толпе. А я люблю Алину, Михаил Ефимович, я хочу сберечь ее. И плевать мне на толпу и ее жажду зрелищ — этому вы служите, но не я.
Извицкий хотел было сказать, что Эдик не в меньшей степени, а даже в большей служит тому же, но сказал совсем другое.
— Вы задушите ее своей любовью! — запальчиво произнес он, с тоской поняв вдруг, что проиграет этот спор.
— Бросьте. Хотите, чтобы она таяла на ваших глазах? В угоду толпе? Этим только дай палец… Послушайте меня, Извицкий, она или умрет на сцене от того, что не рассчитает свои силы, или ее убьет какой-нибудь фанатик-поклонник. Я уже говорил с телохранителем, он не знает, как этого можно избежать. Только вот ситуация такая, Михаил Ефимович, что вы сами должны ей сказать, намекнуть, что не хотите с ней работать и партнеры не хотят. Меня она не послушает.
Извицкий гордо вскинул голову, но Эдик не дал ему слова сказать.
— Ну что, мне убить тебя? Или на колени встать? — вдруг крикнул он, привстав, но тут же сник, сел снова, и какая-то усталость появилась на его лице. — Могу и то, и другое, выбирайте.
— Не надо. Хорошо, я скажу ей. — Извицкий понял, что он оказался между двух зол, и ему показалось, что он выбрал меньшее. Может быть, так оно и было. — Только по телефону, — вдруг торопливо добавил он.