Царь Мира
Шрифт:
— И вы говорите, что он хочет поселиться в Англии? — Угрюмый взгляд президента остановился на Асканове.
— Да. Мы должны известить все правительства других стран о его требованиях во избежание эксцессов.
— И вы предлагаете выполнить все, что он ни пожелает?
— Да, — твердо сказал Асканов. — Поймите, сейчас мы ему не можем противостоять, мы еще недостаточно его изучили…
— И уже потеряли десятки людей, — хмуро заметил президент, и Асканов понял, что его позиция принята.
— Да, как это ни прискорбно, — подтвердил он. — Я думаю, пусть он получит эти деньги и эту резиденцию, зато мы выиграем время. Пусть он сматывается в Англию, посмотрим, как смогут там разобраться с этой проблемой. А мы будем готовиться, изучать, копать
— Но это же позор… — начал было министр внутренних дел, но умолк под гневным взглядом президента.
Асканов устремился в атаку — он был опытным противником, уверенным в своей правоте.
— Гораздо больший позор — совершить еще какую-нибудь авантюру. Это не только подорвет репутацию президента, но может реально стоить ему жизни, — напомнил он.
— Ладно, пусть покуражится, — заключил президент снисходительным тоном. Самолюбие главы бывшей сверхдержавы было уязвлено, но этот тон — единственный контрвыпад, который он мог себе позволить. Право же, сейчас президент очень напоминал Кутузова, проигравшего сражение под Москвой, оставившего столицу на разграбление оккупантам, но силами историков ухитрившегося выдать это за проявление полководческого таланта.
Репортаж Комарова быстро разнесся по миру. Си-эн-эн показало его полностью. МИД России, выполняя приказ президента, известил подробно правительства всех стран, хотя средства массовой информации сделали это раньше. Если коллеги президента и почувствовали недоумение, то не выказывали это, политика приучила их к сдержанности. В конце концов, Власов никому не угрожал, не собирался захватывать ничьих территорий, не собирался диктовать политикам свои требования. А его мелкие капризы-желания можно было удовлетворять довольно безболезненно. Пока он больше интересовал средства массовой информации, для которых лето — «мертвый сезон», когда сгодится любая новость. И лишь один из политиков оказался исключением…
Его называли по-всякому — и «арабский тигр», и «исламский лев», и «бешеный пес Востока», и «царь пустыни». Он был диктатором крупной и богатой страны, переживавшей тяжелые времена. Сознавал ли он, что в смутное время здоровые силы в народе требуют жесткой руки, что у него особая миссия — помочь доверившимся ему людям выйти из кризиса, — этого никто не знал. Как и большинство диктаторов, он начинал с лозунга «Я для государства» и закончил негласным лозунгом «Государство для меня». Его личное состояние оценивалось десятками миллиардов долларов, а в его стране люди умирали от голода. Впрочем, это была довольно типичная картина. Он не лечил болезнь, а загонял ее внутрь жестокими мерами. И все же люди верили в него, а тех, кто не верил, заставляли хотя бы делать вид, что верят. Сила, даже слепая или неумная, казалась большинству лучше слабости. И в этом тоже была правда.
Абдулла Шараф, бывший полковник военно-воздушных сил, сумевший возглавить страну в результате военного переворота, считал себя сильным человеком, лидером, талантливым полководцем. Но когда он попытался диктовать свою волю сверхдержавам, то получил жестокий урок. Американцы, даже не удосужившись высадиться на его берег, превратили в руины десятки стратегических объектов. Шараф вынужден был признать свое поражение и терпеть унизительный мир. Он иногда почти физически ощущал себя человеком, вставшим на колени перед хозяином, чтобы избежать гибели от просвистевшего над головой меча. И теперь этот меч пускался в ход всякий раз, когда он пытался выпрямиться.
Униженный человек озлоблен. Ему хочется сорвать злость на том, кто слабее. Услышав сообщение российского президента о «Царе Мира», Шараф не смог сдержаться. Когда-то он учился в России, в военной академии, у него там остались русские друзья. Но все это было в прошлом. И теперь он ненавидел Россию, считая, что она предала его, вступив в сговор с американцами, продавшись им за крохи с барского стола. И поэтому
Шараф любил грубые армейские шутки. «У нас в стране такие «цари» выступают на площади в базарный день, — сказал он, — а что касается «царицы», то, когда я учился в Москве, покупал таких «цариц» за сотню-другую долларов».
Журналисты были в восторге от его изречений, это всегда придавало колорит их унылым репортажам с политической сцены. Слова Шарафа были мгновенно растиражированы и назойливо звучали с экранов телевизоров.
Абдулле Шарафу не повезло — начальник его охраны был весьма честолюбивым человеком и в глубине души не раз задавал себе вопрос: почему, если Шараф смог стать диктатором, он, такой же офицер, а может быть, и получше, не сумеет заменить его при случае? И он ждал этого случая. Иначе он бы проанализировал ситуацию и события вокруг Власова и принял бы меры предосторожности. У Абдуллы Шарафа были надежные убежища, включая глубокий бункер, который можно разрушить разве что прямым попаданием ядерного заряда. У него были заготовлены пути для отступления — он мог исчезнуть, оставаясь состоятельным человеком. Но воспользоваться ни тем, ни другим ему и в голову не пришло. А начальник охраны намеренно не обратил внимания на возможности новоявленного Царя Мира. Если этот фокусник действительно что-то предпримет и даже сможет убить диктатора, то это был бы идеальный вариант для охранника — он должен защитить от террористов и маньяков, но от небесных сил никто не спасет. Эфэлы появились вечером, когда Шараф в своей резиденции праздновал свадьбу одного из сыновей. Эфэлов было только два. Но ни тройное кольцо гвардейцев личной охраны, ни барражирующие вертолеты и истребители, ни собаки и агенты в штатском — ничто не помогло Шарафу. А то, что его многократно показывали по телевидению, сослужило ему плохую службу. Зрительный образ диктатора был ярким и четким. Летающие молнии не ошиблись. Охрана успела поднять тревогу, заметив их появление, один из телохранителей даже пытался открытьогонь, но было уже бесполезно что-либо делать. Шараф в окружении близких сидел за огромным столом, полным яств. Он готовился произнести небольшую речь, собираясь заклеймить врагов и пожелать счастья молодым. Зал ослепила вспышка, и тяжелое тело диктатора рухнуло на пол вместе со стулом. Тут же послышались выстрелы охранников, но попасть в стремительно перемещавшихся эфэлов было практически невозможно, да это уже и не могло помочь Шарафу. Еще несколько сильных разрядов ударили по уже мертвому диктатору, белоснежный его наряд обуглился, почернел. Эфэлы исчезли. Все это продолжалось не дольше десяти секунд.
— Ляшенко сказал мне, что вы хотели встретиться лично со мной. Причина? — Самарин разговаривал несколько свысока — ментов он все же недолюбливал, а майор Батищев был в его глазах вдвойне презираемой личностью: ментом и стукачом. Это был нужный человек, и все же Самарин считал, что за пользу он платит деньги, но вовсе не должен демонстрировать дружелюбие.
— Он хотел, чтобы я сам ответил на вопросы, связанные с происшествием около театра. А я хотел сообщить вам нечто иное.
— Начнем с иного. Говорите.
— Речь идет о вашем сыне, Владимире.
— Опять что-нибудь натворил?
— Да. Неприятности, — сказал Батищев, потирая щеку.
— Ну что там? — недовольно спросил Самарин.
— С девушкой одной вышла неприятная история…
— Да не тяни! — рявкнул Самарин. — Давай по существу.
— Они учатся в одном институте, он ее пригласил к себе. Или заманил обманом, как ее мать говорит. Ну и что-то там произошло между ними. Поссорились, не поняли друг друга. В общем, он ее будто бы изнасиловал. Она, придя домой, сначала лекарств наглоталась, потом выбросилась из окна. Четвертый этаж, жива осталась, откачали, но тяжелые травмы и… в общем, сдвиг по фазе… то ли от таблеток, то ли от удара. Она сейчас в больнице, мать написала заявление.