Царь Мира
Шрифт:
— Кристина? Да, это я. Нет, ничего. Выпил немного, — сказал старик, стараясь улыбнуться, но это больше напоминало гримасу боли. — Дональд там? Да, его… Дональд? Это я. Слушай меня, сынок. Здесь есть журналист, он объяснит… Я скажу… не приезжайте ни в коем случае. Ты понял?… Он объяснит… НЕ ПРИЕЗЖАЙТЕ, — сказал Макговерн, вложив, казалось, все оставшиеся силы в эти слова. Но это лишь казалось. Усилием воли он заставил себя говорить дальше: — Возьми Кристину и Кэтти и спрячь их… куда-нибудь уехать… немедленно… они могут убить. — Макговерн приподнялся, пытаясь подтянуться на руке, лицо его исказилось, и он, отпустив ручку кресла, распростерся на полу.
Гейтс взял из его рук трубку. Губы шотландца шевелились, и Джонатан, наклонившись еще ниже, услышал хриплый шепот:
— Подводная лодка… туда…
Еще один хрип — Джонатан знал, что означает такой хрип — и все кончилось. В трубке слышался тревожный голос, и Гейтс заговорил:
— Слушайте меня, Дональд.
Гейтс закрыл крышку телефона.
— Что с ним? — услышал он голос. Это был дворецкий. Он стоял в дверях гостиной.
— Не входите, — сказал журналист. — Эти твари могут убивать. Они убили всех троих. Вы вызвали полицию?
— Да.
— Вызовите врача, — приказал Гейтс и вдруг вспомнил, что можно попробовать спасти Макговерна. Он быстро рванул ворот его рубашки, схватил со стола салфетки и, свернув их рулоном, подложил под шею Макговерну, запрокинув его голову. Потом наклонился, обхватил губами его рот и, зажимая ноздри Макговерна пальцами, несколько раз вдул в него воздух. Потом резко нажал на грудину десяток раз, снова сделал выдох «изо рта в рот». Потом к нему подошел дворецкий, и они стали делать это вдвоем. Когда раздался звонок, Гейтс жестом отослал дворецкого. Минуту спустя тот появился вновь, за ним шли два констебля.
— Черт! — сказал один из них. — Вы вызвали врача?
— Да, — ответил дворецкий, — попробуйте помочь им. — Он показал на трупы женщины и ребенка, потом они с Гейтсом продолжили искусственное дыхание. Один из констеблей занялся мальчиком, второй — Энн. Они покосились на эфэлы, но ничего не стали предпринимать, что было, пожалуй, самым разумным в этой ситуации.
Когда приехали врачи, эфэлов уже не было. Гейтс даже не заметил, как и куда они исчезли. Он отвечал на вопросы врачей, полицейских, те звонили куда-то, но все это было как в тумане. Спасти пострадавших оказалось невозможно, слишком сильное поражение мощным разрядом, похоже на удар молнии — так сразу сказал один из врачей, уже имевший дело с убитыми молнией людьми.
Потом Гейтс сидел за столом рядом со Смоллом, дворецким. Они выпили по стакану виски и молчали, а вокруг ходили полицейские, поднятые по тревоге, но никто не знал, что нужно делать. Вести расследование, искать летающие молнии, допрашивать Смолла и Гейтса, которые уже трижды рассказали, что произошло?
Прошло около полутора часов. Гейтс даже не знал, почему он оставался в этом доме. У полиции к нему претензий не было — они его хорошо знали и могли найти, если понадобится, в любую минуту. Утешать или поддерживать кого-то не было необходимости. Смолл сидел в одной и той же позе, и было ясно, что к нему лучше не подходить. И поэтому, когда раздался громкий звонок в дверь, Гейтс словно очнулся и подумал, что далее находиться здесь неудобно — могут подумать, что он ждет еще каких-то событий из чисто журналистского интереса. Он поднялся одновременно с двумя констеблями, оставленными в замке. Третий дежурил снаружи, в машине. Констебли впустили позднего гостя.
— Что случилось? — спокойно спросил он, увидев полицейских.
Гейтс стоял наверху, на лестнице, и хорошо видел вошедшего. Это был рослый, очень крепкий рыжеволосый мужчина лет тридцати. Лицо у него было по-настоящему мужественное: спокойный, уверенный взгляд, крупные черты, ощущение хорошо сдерживаемой силы и ярости. Такие люди не выходят из себя по пустякам, никогда не начинают свару, но если их оскорбят, то идут до конца, не останавливаясь даже перед угрозой смерти. Военный, подумал Гейтс. Он почти не ошибся. Гарольд Максвелл, муж погибшей Энн, служил раньше в королевской морской пехоте. Сама работа ему нравилась, но моря он не любил. Предпочитал твердую землю под ногами. После демобилизации он даже подумывал завести собственную ферму, идя по стопам родителей. И дед, и отец его были точно такими же огромными рыжими шотландцами, но если отец в жены взял дочь своих соседей, придерживаясь традиции, то дед Гарольда Грегори Максвелл удивил всех, женившись на русской девушке, медсестре, с которой
Он женился на красивой девушке, она родила ему сына, у него был друг Дональд Уэллс, ставший зятем Макговерна. А когда они впервые сошлись в замке на дне рождения Кристины, дочери Макговерна, то почувствовали, что, хоть они и разные люди, из разных слоев общества и, может быть, даже из разных стран — Дональд был англичанином, — им хорошо друг с другом. И поскольку Дональда месяцами не было дома, он служил на фрегате в военно-морском флоте, а Гарольду тоже приходилось мотаться не только по всей Британии, то женщины решили объединить свои усилия по воспитанию детей. И потому Энн с сыном фактически жила в замке Макговерна, а с Кристиной они были лучшими подругами.
Это был маленький счастливый мир. Опьяневшему мутанту Эдуарду Власову хватило нескольких секунд, чтобы разрушить его. В тот вечер он скорее фантазировал, мечтая о мести надменным мира сего. Но так случилось, что в затуманенном алкоголем мозгу возник приказ на уничтожение Макговерна и его отпрысков. Эдик, конечно, не знал, что женщина и мальчик, которых он видел с шотландцем, не были его родственниками. Эфэлы восприняли зрительный образ, запечатлевшийся у хозяина, и выполнили указания.
Гарольд Максвелл сидел у стола рядом с отупевшим от боли и виски Смоллом, а констебль и Гейтс стояли по обе стороны от него и по очереди повторяли одно и то же, сводившееся к тому, что он, Максвелл, потерял жену и сына. Врачи ничего не смогли сделать. И журналист, и полицейские переглядывались — им казалось странным, что рыжий великан не спешит в больницу. Более того, он спокоен, он не бушует, не разбивает вдребезги все, что попадется под руку, а сидит и думает о чем-то. И если бы им удалось заглянуть в его душу, они бы изрядно удивились, обнаружив там сухие, бесстрастные рассуждения. Душа Максвелла, казалось, выгорела в одну секунду, и теперь он думал об одном — тот, кто погубил самых близких ему людей, не должен жить в этом мире. Но ворваться к нему и задушить его собственными руками вряд ли возможно. И Максвелл вдруг понял, что перед ним стоит чисто профессиональная задача — собрать информацию о противнике, выявить слабые места, а потом… Потом он вернется к оперативной деятельности. Но об этом пока не должны знать его коллеги. Они подумают, что он пережил смерть близких и остался хладнокровным профессионалом, полностью контролирующим свои действия. Только тогда он сможет рассчитывать на их полную поддержку. Человека, одержимого жаждой мести, в контрразведке не потерпят. Теперь он, Гарольд Максвелл, должен играть не только против Власова, но в какой-то мере и против своих.
— Ну ты как космонавт! — крикнул Самарин-младший Ляшенко.
Тот неуклюже пытался передвигаться в тяжелом скафандре. Вся эта затея ему уже не нравилась — он очень неуютно чувствовал себя в этом костюме. Хуже всего оказалось то, что снять его без посторонней помощи было практически невозможно. Пройти несколько шагов — уже тяжелая работа, а если еще и стрелять, да к тому же и прицельно… Самарин отмахивался от всех его возражений, его охватил азарт, и он очень хотел испытать свою новую игрушку. Но Ляшенко лучше его сознавал, что впутался в опасную авантюру.
— Нам что нужно — чтобы костюм нас спас от ответного Удара, которого, скорее всего, и не будет. Мы заманиваем сюда Власова, одного, — это будет железное условие, сами занимаем позиции вот у этих амбразур. Посмотри сам — это же идеальное место для стрельбы.
С этим Ляшенко мог согласиться. Железобетонное здание, сидящее глубоко в земле, окна как бойницы, вокруг высокий бетонный забор — и лишь один вход через небольшой пролом, обвалившуюся секцию ограждения. Место для засады идеальное. Вот только стрелять, будучи одетым в скафандр, дело дохлое. Ляшенко пытался это делать, отпилив скобу, чтобы палец в толстой перчатке мог нажать на спуск.