Царь нигилистов 4
Шрифт:
— Зато открытки Крамского гарантированно продаются, — заметил Саша. — Это проверенный товар.
— К Троице он ещё не рисовал, — возразил Козьма Терентьевич.
— Зато к Масленице продавались. И к Пасхе — тоже.
— Хорошо, — кивнул Солдатенков. — Сколько вы хотите?
— Пятнадцать, — сказал Саша.
Козьма Терентьевич тяжело вздохнул.
— Ваше Императорское Высочество! При всей нашей любви и преданности к августейшей фамилии и вашему царственному батюшке, только вашим юным возрастом можно оправдать эту цифру, потому что это совершенно невозможно!
—
— Я не ради барыша это делаю, — продолжил Козьма Терентьевич. — Мы уже издали сборник стихов Кольцова и издаём сказки Афанасьева. И это нам не приносит никакого дохода. Только народного просвещения ради. Доходы от открыток, надеюсь, помогут нам оплатить эти публикации.
— Так и я не на бирюльки спущу, — сказал Саша. — Я в Москву приехал только потому, что мой друг Николай Васильевич Склифосовский сделал историческое открытие: нашел причину туберкулеза. И теперь мы будем искать от него лекарство. На оборудование лаборатории тоже нужны деньги. Русские народные сказки — это прекрасно. Но не важнее ли спасенные человеческие жизни?
— Хорошо, пять, — вздохнул Солдатенков.
— Двенадцать, — предложил Саша.
Окружающие наблюдали за торговлей, затаив дыхание, примерно, как за кулачными боями на Масленицу. Саша подумал, что сейчас начнут делать ставки.
— Шесть, — сказал Солдатенков.
— Одиннадцать, — возразил Саша.
— Это первый опыт научного издания сказок с комментариями, — продолжил Козьма Терентьевич, — Афанасьев собирал их несколько лет, и не только в архивах. Он сам ездил по деревням и записывал рассказы русских старушек. А Владимир Даль поделился с ним своими записями. Мы собираемся издать восемь выпусков. И все сказки останутся такими, как есть, без прибавлений и обработки.
— Я прекрасно знаю, кто такой Афанасьев, — сказал Саша. — И кто такой Даль — тоже.
— И?
— Ну, хорошо. Десять.
— Семь, — сдался Солдатенков.
Саша сделал шаг от окна и повернулся к издателю спиной, словно собираясь уходить.
— Восемь, — сказал Козьма Терентьевич отчаянным тоном человека, бросающегося в пропасть.
Саша остановился, обернулся и протянул руку.
— Договорились, — сказал он.
— По рукам! — воскликнул Солдатенков.
И, судя по крепости рукопожатия, Саша предположил, что всё-таки продешевил.
Но отступать было поздно.
Он вынул из-за пазухи карандаш и записную книжку, вырвал из неё листок и набросал телеграмму: «Срочно нужны рисунки открыток с поздравлениями с Троицей. Хотя бы пара вариантов. Желательно завтра. Ваш Вел. кн. Александр Александрович».
И написал: «Крамскому Ивану Николаевичу». И питерский адрес.
Поискал глазами лакея.
— Сами всё сделаем, — сказал Солдатенков.
И записка перекочевала к нему, а потом к его лакею, который тут же направился к выходу.
— А как насчет конфетти? — поинтересовался Саша. — У вас издательство, в типографии обрезают страницы, наверняка остаются отходы бумаги. Ноль вложений.
— Не ноль, — возразил Солдатенков. — Упаковать, разложить по коробочкам, продать.
—
— До Рождества ещё далеко, — заметил Козьма Терентьевич.
— Свадьбы, — сказал Саша.
— Свадьбы осенью.
— Ну, как хотите, — пожал плечами Саша. — Тогда я оставляю за собой право продать идею кому-нибудь ещё. И не меньше, чем за десять процентов.
— Пять, — сказал Козьма Терентьевич. — И ни копейкой больше.
Саша усмехнулся.
— Ладно, восемь.
— Шесть.
— Семь, — сказал Саша и протянул руку.
— Хорошо, — кивнул Солдатенков.
И руку пожал, но с меньшим энтузиазмом.
— Отчисления после продажи, — добавил он.
— Конечно, — согласился Саша. — Я и не собирался предоплату брать.
Саша задумался, что бы ещё выжать из Солдатенкова.
— Почему-то мне удается продавать только всякую ерунду, — пожаловался Саша. — Открытки, конфетти, фонарики. Между тем есть более серьезные проекты: пишущие машинки, шины, велосипед. Машинок до сих пор три прототипа: у меня, у дяди Кости и у Никсы. До массового производства, как до неба. Между тем, рынок огромен. В каждое министерство, в каждое правление, в каждое присутствие можно поставить по одной машинке и посадить за нее одну машинистку вместо десяти писцов.
— Это очень далеко от бумагопрядения, — заметил Солдатенков.
— Понимаю, — согласился Саша. — Я для всех говорю.
— А куда пойдут писцы? — поинтересовался Козьма Терентьевич.
— Займутся чем-то более полезным, — успокоил Саша. — Безработицу создаю, да? Знаете, все эти луддитские опасения никогда не имеют под собой почвы. Да, сначала освободятся рабочие руки. Но они не пропадут. Никогда ни пропадали. Ни, когда соху заменяли плугом, ни, когда дилижанс паровозом, ни, когда лошадь паровой машиной. Найдется для всех работа. Человек изобретателен. Было время и в шкурах ходили, а сейчас у вас — целое купеческое собрание ткачей-фабрикантов.
— Протесты могут быть, — заметил Солдатенков.
— Это прогресс не остановит, — сказал Саша. — А велосипеды? Пять штук: у меня, у Никсы, у Володи, и у дяди Кости с Николой. Да, родственники мои довольны. Но я не это задумывал. Не развлечение для аристократов, а дешевый транспорт для студентов и рабочих, для почтальонов и мелких торговцев, для гимназистов и посыльных. Были бы велосипеды — ни о каких линейках даже вопрос бы не стоял!
— Ваше Императорское Высочество, могу я говорить откровенно? — спросил Солдатенков.
— Вы не можете говорить никак иначе, — ответил Саша.
— Понимаете: есть товар «черный хлеб», а есть товар «чугунная шляпа». Черный хлеб нужен всем и всегда, а чугунная шляпа…
— Понимаю, — сказал Саша. — То есть вы считаете, что я выдумываю «чугунные шляпы»?
— Я вас не обидел?
— Ни в коей мере. Обижаться вам придется на себя. Это не «чугунные шляпы», Козьма Терентьевич. Это железные пароходы в эпоху деревянных парусников. Чем не «чугунная шляпа»? Железный же — значит плавать не сможет. Потонет. Да и с места не сдвинется, парусов же нет.