Царь Успения
Шрифт:
Но, видимо, Лепин накануне выпил водки чуть поболее своего друга Емельянова и потому потерял бдительность и полный контроль над собой. По этой причине стал, что называется, чудить. Начались эти, его «закидоны», почти сразу же, как они вышли из дома Лепина. За ним, при полном снаряжении, перед самым утром и зашёл Емельянов. Ещё долго и терпеливо ожидал, пока Гриша отыщет снасти, соберёт продуктишки и нужную одежду… Разумеется, на дорогу немного выпили. У Григория Матвеевича имелась в холодильнике начатая бутылка с водкой.
Когда они вышли на улицу, и Лепин привёл их физическое состояние своим «колдовством» в относительный порядок, Григорий твёрдо
Ведь видавший в жизни всякое стропальщик Емельянов, пока ещё ничего не понимая, спокойно проходящий вслед за другом сквозь бетонные стены панельного девятиэтажного здания (чтобы сделать путь короче), всё-таки, спросил своего коллегу по работе: «Скажи, Гриша, мне показалось или мы на самом деле прошли на улицу Тарасова через три квартиры и даже видели, что в одной из них, как мирно совокупляется один мужик сразу с двумя бабами?.. Одним словом, Гриша, у меня начинается белая горячка или мне всё это померещилось?». «Какая разница!– Ответил Лепин.– Не обходить же нам было это здание. Я утром сделаю так, что ты всё забудешь. А сейчас нам надо спешить к утреннему клёву».
Надо сразу сказать, что Григорий Матвеевич начисто забыл стереть из памяти друга то, что казалось, мягко говоря, Емельянову не совсем реальным и что, по его глубокому убеждению, может происходить только в самых кошмарных снах. Он, Лепин, тогда ещё откровенно и с грустью сказал: «Я же, Егор, не виноват в том, что не только Великий Саган и Эвтаназитёр, но ещё и могу, как бы, изменять, «уплотнять» и «разряжать» материю собственного и любого существа или предмета. Я очень многое могу, Егорушка. Я ведь – единственный и настоящий Повелитель Земли и всего, что на ней существует. В моём теле живёт мощное существо. Но тебе не понять». «А в моём, Гриша, теле что живёт?». «В твоём? Одним словом, в предыдущей жизни ты тоже был здесь, но… кузнечиком, самцом. Да это без разницы. Кузнечиков я уважаю…».
– Тогда, конечно бы, слова Лепина о том, что во мне находится эта… душа кузнечика,– признался Емельянов Розову,– я поднял бы на смех и урезонил Гришу, если бы эти, самые настоящие чудеса ни продолжались. Гриша был ещё очень пьян, и ему надо было оторваться в своих «закидонах»… по полной программе. И что ты мне прикажешь завтра, в прокуратуре, про это тоже рассказывать?
– Про это не стоит, Егор Нилович. Кстати, меня зовут Анатолий. Рассказывайте дальше про эту вашу… рыбалку. Поподробнее. В деле всё может пригодиться.
– Вряд ли, ибо Гриша, может быть, и сам чёрт, но не убийца. А я расскажу, чтобы душа успокоилась…
Очень быстро они оказались за городом. Шли уже к месту рыбалки через одно из новых кладбищ. Большей частью они молчали, и Емельянов всё думал и никак не мог понять, каким же непонятным образом он и Гриша двадцать минут тому назад прошли сквозь здание и даже… не поцарапались о всякие там арматурины, да и сам бетон.
Кроме того, не очень ясно, каким образом они за полчаса отмотали добрые сорок-пятьдесят километров. Лепин ухмыльнулся и сказал: «Брось ты Егор о мелочах размышлять. Мне тебе объяснять некогда, что и как. Вот лично я думаю о рыбалке. Но не уверен,
Лепин подошёл вплотную к памятнику и бесцеремонно постучал по нему кулаком. Земля под ногами зашевелилась, и на свет божий выбрался полуразложившийся труп огромного мужика в полуистлевшей одежде. Но как было назвать трупом существо, пусть с пустыми глазницами в черепе, с кусками полусгнившего мяса на лице, руках и теле, которое, пусть не так быстро, но передвигалось. Покойник спокойно сел рядом с ними на небольшую скамеечку и повернул свой череп в сторону Царя Успения.
Его вид говорил о том, что усопший полон ожидания, ему, разумеется, любопытно было знать, зачем его потревожил сам Великий Саган. Что касается вида и состояния души Емельянова, то его лучше не описывать. Но надо сказать, что Егор Нилович крепился и даже пытался что-то произнести, но кроме «эы-э-э», ничего из его уст не вылетало. Любой может догадаться, что личное погружение в бездну шока (от ужаса) никого ещё не радовало.
Каким-то образом, относительно придя в себя и широко выкинув
зрачки глаз вперёд, он раболепно слушал мирную беседу Лепина с покойным (уже не первый месяц) с Силямовым.
– Рома, мы вот тут с Егоркой на рыбалку собрались… на озеро Зелёное. Может, лещей половим. Ты не подскажешь, как покороче туда пройти.
– Дай-ка, хозяин, закурить. А то, когда живые меня сюда приходят поминать, только водку на могиле жрут.– С обидой сказал Силямов.– Но ни одна собака даже пачки папирос не принесёт. Они думают, что всё это шутки… Никто ведь из них не понимает, что без папирос курящему хреновато.
Понимающе кивнув головой, Лепин протянул покойнику папиросу, и та загорелась, то есть подкурилась, сама собой. Покойник жадно затянулся дымом и со знанием дела, с удовлетворением, изрёк:
– Питерский табачок.
– А то какой же. Неужели ты думаешь, Рома, что сам Эвтаназитёр будет курить сигареты «Парламент», который производят граждане из Ближнего Зарубежья в подвалах старых кирпичных домов дальнего Подмосковья? Ты мне лучше скажи, как и куда нам идти.
– Когда я, помнится, был жив,– ответил покойник, почесав подбородок, лишённый кожи и мяса, в буквальном смысле слова, костяшками пальцев,– озеро Зелёное находилось на северо-востоке от города, да и от кладбища. Но туда вам пешком… надо четыреста километров топать. Но для тебя-то это, Григорий Матвеевич, не проблема.
– Оно верно, не проблема,– подтвердил Эвтаназитёр.– Уж, как-нибудь, доберёмся. У папиросы у тебя, «Беломорканал» всегда на могиле будут. Я буду всегда тебе из… пространства выделять или запрограммирую кого-нибудь, каждый день к тебе сюда с куревом будет приезжать. Две пачки на сутки. Много нельзя. Вредно для… здоровья.
– Ты прямо юморист… Петросян. Какое может быть у мёртвого здоровье?
– Вот ты, Рома, умер, а так и остался на низком… земном уровне.
Здоровье – везде нужно. В твоём теле, в могиле, осталось не так много элементалов. А сам-то ты… уже не здесь. Частично, конечно, это ты, но… Но ты, так сказать, основной, уже в другом месте… родился. Хоть в каком виде и где, знаешь?