Царь Живых
Шрифт:
Адель – была, ибо путь их общий.
– Царь. И то, что его надо убить…
– Я понимаю тебя, брат… И скорблю с тобой… Но если он взрастет и познает силу свою. Он и сейчас силен. Убивающий был бы повержен им. Даже если бы Спящий не проснулся…
– Страшна наша Битва, сестра… И страшен будет Час ее.
– Извините. Подскажите, пожалуйста, который час? Прохожий бросил беглый взгляд на циферблат.
– Половина первого.
– Большое спасибо.
Соврал, определенно соврал.
Прохожий отошел, Ваня достал часы из кармана. Тридцать пять минут. Понятно, отстают часы у мужика или округлил…
Все ясно. Эксперимент, можно завершать. Десять опытов. Четыре правдивых ответа. Ну, с этими понятно, хорошие часы, идут с точностью до минуты… А вот пятеро лгали, и Ваня это почувствовал… И не важно, спешили или отставали их ходики. Важно иное – ну никакого нет резона преднамеренно врать случайному прохожему о времени… Один, правда, соврал нагло – нет часов, дескать. Спешил, рукав засучить ленился? Какая разница…
Ваня вернулся домой.
Все ясно.
То есть, конечно, ничего не ясно.
Ясно лишь, где он подцепил этот вирус.
В подвале. В очень странном подвале. В подвале, где не было дичи. И где лежала на сырой земле крепко спящая красавица.
Есть версия. Гениальная. Блестящая и неподражаемая. Можно писать фантастический роман в трех частях с прологом и эпилогом. Ау, где тут ближайшее издательство?
Значит, так. Пару миллионов лет назад грохнулся корабль пришельцев. На территории будущей птицефабрики. Но не простых, не всем знакомых зеленых человечков. Эти особенные. Говорят одну правду – по той причине, что все поголовно чуют ложь. Такая уж у них на планете микрофлора – все заражены вирусом правдоискательства. Короче, грохнулись. Занавес. Акт второй. Наши дни. Место то же. Корабль наконец проржавел, и инопланетная зараза просочилась наверх. И ножки Буша тут ни при чем – фабрика накрылась по другим причинам. Народ с нее побежал. Трудно работать стало. Вахтер каждого спрашивает: а не выносишь ли ты, милый друг, чего с родного предприятия? И хрен донесешь родным чадам свежей курятины. Акт третий. Два отчаянных диггера, В. Полухин и…
Стоп. А как же Славка? В нем тоже должно бы прорезаться… Надо…
Как тут же выяснилось, у Полухина могли прорезаться и иные способности. Например, телепатические.
Потому что в этот момент он позвонил в дверь.
Папа поднялся.
Папа вытер губы.
Папа посмотрел вокруг. Далеко посмотрел – не глазами.
При всем несходстве сущностей чувствовал он себя как человек.
Как человек, давший зарок не пить и долго державшийся. А сейчас выпивший первую рюмку. То же самое ощущение легкости и облегчения от опостылевших пут, и легкое смущение, и некий самообман: ну, одна, ну и что, только сегодня – завтра снова завяжу; и глубокое, запихиваемое еще глубже знание: что ничего он не завяжет, что впереди пропасть; но! – шальной кураж от предвкушения сладости, пьяняще-пугающей сладости свободного падения; и – подсознательное желание скорее сделать шаг к краю, к краю пропасти…
Именно так все с папой и происходило…
К тому же то, что лежит сейчас у его ног, – не человек. И никогда не было человеком. Люди чуть по-другому устроены.
А ведь вокруг есть другие не-люди. И много…
– Коряга? – неожиданно говорит вслух папа, вспомнив что-то, выуженное из памяти мертвеца. Тогда еще живого мертвеца… – Коряга… Мерзкое имя…
С этим мерзким именем на устах папа улыбается.
Улыбка страшная.
Он не должен убивать.
У него есть дом. У него есть жена. У него – и это главное – есть сын. Он не должен убивать людей. И он не будет. Людей – не будет.
Да! Все так и было. Все так и есть.
Бродят, бродят по земле не-люди…
И люди…
Вопрос в другом: в грани. В грани меж ними. Спорный вопрос.
Но одно бесспорно: пьяница всегда найдет причину и повод выпить.
А убийца – убить.
Потом папа вспомнил, как его звали. Звали очень давно, и нареченное имя это было важнее и данного при рождении, и записанного в паспорте… Папу звали – Царь Мертвых…
– Да-а-а… Хреновый у тебя видок… Надо срочно выправлять положение… Будь другом, достань из холодильника пару пива… Я сейчас закончу…
Ваня делает вид, что увлеченно стучит по клавиатуре компьютера (на деле не загруженного). Сам наблюдает за уныло потянувшимся на кухню Полухиным. Славка исчезает из прямой видимости, но в прихожей – большое зеркало…
Та-ак….
А ведь не для вида туда пошел…. Изучает нутро холодильника заторможенно, но старательно… Пиво ищет. Которого там нет.
Накрылся сюжет для фантастического романа.
Так что все твое, целиком и полностью… Сам владей и сам все расхлебывай.
Дальнейший разговор не получается. Ваня не может сейчас тащить на себе еще и комплексы, проблемы и заскоки дружка… Скоренько успокаивает шаблонными фразами о нервах, о сорвавшемся очке…
И выпроваживает.
У него еще есть дела… У него сегодня свидание.
Любовное.
Как бы…
Холеные пальцы брезгливо отталкивают рентгеновский снимок. Он скользит по полировке стола.
– Я не знаю и не хочу знать, как вы это сделали. Механика дешевых фокусов меня не интересует. Хотя могу догадываться – слепили из дентина фальшивый премоляр* с лишним корневым каналом, заполненным чем-то рентгено-контрастным… Не важно. Мне любопытна цель этой… Даже не знаю, как назвать…
– Но, Валентин Степанович…
– Не надо, Наташа! Слушать все эти бредни по второму разу не слишком увлекательно. Мне кажется, что вы не совсем верно оценили ситуацию. Да, я интересуюсь паранормальными явлениями. Да, нам сокращают штаты и из трех интернов в поликлинике должен остаться один… Но если вы пытаетесь решить свои проблемы таким способом – вы сошли с ума…
Наташа Булатова и сама так думала…
* Премоляр на языке стоматологов – четвертый зуб человеческой челюсти, следующий за клыком. Пятый, кстати, тоже премоляр – но к делу это не относится.
Глава 10
– Ты опять пил… – Голос женщины негромкий, бесцветный. В нем почти нет эмоций, кроме одной – страха. Но страх – такой, что криком его не выразить. Страх, от которого немеют.
А еще – обреченность.
Он разворачивается и уходит.
Одни говорят, что во многой мудрости есть много печали. Другие попроще: меньше знаешь – крепче спишь. И то, и другое верно, и Ваня убедился в том сполна. На любовном свидании. На любовном. Как бы…
Тамару он не любил.