Царь
Шрифт:
— Вы все же не здоровы, кузен, у вас есть лекарь?
— Пустяки, — отмахнулся он, — у меня достаточно сил, чтобы принимать участие в переговорах. Кстати, о каком слоне вы вели речь?
— Видите ли, ваше высочество, я ожидаю, прибытия персидских послов, которые в числе прочего везут мне в подарок от шаха несколько диковинных зверей. Им пора бы уже прибыть, а тут вы со своим глупым походом…
— Понимаю-понимаю, — сочувственно вздохнул ставший рядом с королевичем ксендз, — слон это действительно важно. Он ведь может чего доброго пострадать во время бунта.
— Бунта? — широко поднял брови Сапега.
Не знаю,
— Боюсь, вас неверно информировали, — с деланным равнодушием отозвался я, — в Москве действительно были некоторые беспорядки, но они уже закончились.
— Вы уверены?
— Ну, конечно, я отправил в столицу вызволенных мною из плена русских воевод. Шеина, князя Трубецкого и других важных персон и волнения сразу же успокоились. Они кстати и были вызваны ложными известиями о том, что вы расправились с нашими пленными. Узнав об этом, москвичи страшно возбудились и потребовали ответить такими же мерами. Они отчего-то немного недолюбливают поляков. Впрочем, я полагаю, пан рефендарий помнит об этом. Не так ли?
— Надеюсь с нашими пленными все благополучно? — напряженно спросил Владислав, вскинув на меня глаза.
— Разумеется, — пожал я плечами, — они ведь не в Москве, а в совершенно других городах нашего царства. И пока им ничего не угрожает.
— Слава Езусу, — откинулся тот на спину и закрыл глаза. Похоже, ему и впрямь было нехорошо.
— Господа сенаторы, — обратился я к переговорщикам, — ваш сюрприз удался, но он может стоить здоровья или даже жизни вашему королевичу, посему я полагаю, для первого дня достаточно. Предлагаю продолжить завтра. Впереди ночь и у вас есть время обдумать ситуацию и привести ваши желания в соответствие с вашими возможностями, но хочу сказать сразу, есть один пункт, в котором я не уступлю. Я настоятельно требую возвращения царских и церковных реликвий украденных и вывезенных вами из Московского кремля!
С этими словами я решительно встал и, коротко кивнув в сторону носилок принца, двинулся к выходу. Сенаторы тоже поднялись и, поклонившись мне в вслед, озадачено переглянулись.
— Я говорил вам, что его высочеству стоит поберечь себя, — со сдержанным гневом стал выговаривать Калиновскому Сапега.
— Это было желание королевича, — парировал тот, — к тому же, нам явно удалось вывести из себя мекленбургского дьявола. Он определенно не ожидал нас тут увидеть!
— Это точно, — усмехнулся подошедший к ним епископ Новодворский, — он даже перестал разыгрывать этот глупый фарс.
— О чем вы?
— Я о поведении герцога. Он только что разбил наши войска, а ведет себя будто… я даже не знаю с кем его сравнить! Пожаловался на то, что его обманули рижане, и тут же сказал, что ожидает помощь шведов. А закончил требованием вернуть какие-то сокровища. Ей богу, я решительно ничего не понимаю!
— Все очень просто, — с улыбкой отвечал ему Калиновский, — герцог оказался в крайне сложной ситуации и, растерявшись, делает одну ошибку за другой.
— Или тянет время, ожидая прибытия подкреплений, — хмыкнул Гонсевский.
— Вы думаете? — Встрепенулся Сапега.
— Я почти уверен, что он что-то задумал и потому ломает перед нами комедию.
— Имперский князь ломает комедию?
— Именно, только смеяться будем не мы с вами.
Вскочив в седло и двинувшись прочь из деревни, я на минуту остановился и подозвав к себе свитских, с раздражением спросил.
— Где Михальский?
— Не ведаю, государь, — отозвался Вельяминов, — второй день от него вестей нет.
— Плохо, без него тут шляется кто хочет, как у себя дома.
— Господь с тобой, все пути перекрыли, мышь не проскочит, птица не пролетит…
— Ага, а Владислав этот, откуда взялся?
— Да пес его знает, латинянина этого. Может они давно тут?
— Нет, он с войсками был… ладно, разберемся. И это, передайте О'Конору, чтобы навестил болящего.
— А может господь его и без врачебной помощи приберет?
— Да кабы… тьфу, пропасть! Я хотел сказать, полегче на поворотах, он мне родня все же, через жену. Надо куртуазность проявить, сиречь — вежество! Ты мне лучше вот что скажи, откуда этот чертов Калиновский, про бунт в Москве ведает?
— Вестимо откуда, от соглядатаев…
— Каких еще соглядатаев?
— Да мало ли у тебя латинских выкормышей в академии…
— Подожди, ты про Игнатия что ли?
— А про кого еще, природный иезуит, а ты его к обучению юношества приставил.
— Но-но, ты опять царской воле перечишь?
— Прости, государь, ты спросил, а я ответил.
Я некоторое время молчал, старательно сдерживая раздражение. Неприязнь Никиты к проректору Славяно-Греко-Латинской академии новостью для меня не была. Но пока что укорить бывшего падре Игнасио было абсолютно не в чем. Преподавал он на совесть, в подозрительных связях замечен не был, да и заменить его по большому счету было пока не кем. Ученые греки, приезжавшие время от времени в Москву, больше чаяли серебра, а не просвещения. Да и фанариоты, [59] по моему мнению, были ничуть не лучше иезуитов.
59
Фанар — Греческий квартал в Стамбуле. Резиденция Константинопольского патриарха.
— Государь-надежа, не вели казнить, вели слово молвить, — отвлек меня от размышлений чей то крик.
Обернувшись я увидел человека одетого в причудливую смесь польского и русского костюмов, пытающегося миновать охрану. Это у него плохо получалось, потому что кирасиры из моей свиты встали на его пути стеной.
— Кто таков?
— Помещик здешний, — сорвал он с головы шапку, — Тимошка Шушерин. Нижайше прошу у вашего величества милости!
— Ну, говори, — позволил я.
— Пресветлый и ясновельможный государь, — начал тот, путая польские и русские обороты. — На одну только вашу справедливость уповаю…
— Дело говори!
— Конечно-конечно, ваше царское и королевское величество, не во гнев вам будь сказано, но я действительно здешний законный пан, а дьяки вашей милости, не хотят этого признавать и я вынужден влачить жалкое существование и не имею возможности услужить вашему величеству, так как мне этого бы хотелось!
— Ты чего-нибудь понял? — удивленно спросил я Вельяминова.
— Да понять-то немудрено, — усмехнулся окольничий. — Дворянин сей, в войске королевича был, а теперь, значит, амнистию получил, и поместье свое назад желает.