Цареградский оборотень
Шрифт:
Примерил еще раз и верхнюю одежду, присланную с родных земель на вырост позапрошлым летом -- толстый кафтан с овчинным подбоем, шерстяную накидку с куньей опушкой, княжью шапку с горностаевым околышком. Зимние рукавицы с отдельным перстом тоже натянул.
“Все ученье ослу под хвост,-- усмехнулся тогда Филипп Феор, налюдая за превращениями.-- Только полинял раз-другой в неволе -- вот и все. Пришел варвар -- и уходит обратно тем же варваром.”
Но варвар заметил-таки усмешку, прищурился совсем не по-варварски хитро и окатил силенциария латинской
– - Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.
Пожалел и оставил только сапоги на ногах, роскошные сапоги цареградской выделки.
Теперь княжич в своей варварской тунике, штанах и ромейских сапогах встал обеими ногами на узкий бортик и прошел несколько шагов, почти не шатаясь.
Филипп Феор позавидовал его звериной легкости.
– - Сколько лет жеребец бегал по кругу, будто на Ипподроме,-- услышал он от северца.-- Долго, Филипп. Я ведь варвар, разве не так?
Силенциарий повел бровью:
– - Всякий, если рассудить, рождается на свет варваром.
– - Я нырну в реку ромеем, а вынырну северцем.
“Теперь не удержишь!”-- со смутной тревогой вздохнул силенциарий, а вслух проговорил:
– - Если только северцем, мне не сносить головы, будущий рекс.
– - Я сберегу твою голову, Филипп. Заплачу за нее, сколько попросит василевс. Пусть пришлет мне. Буду пить из нее вино, чтобы набраться твоего ума, Филипп... Так делают все варвары.
– - Проси уши,-- тихо засмеялся силенциарий.-- Довольно будет одних ушей... Пускай их отмочат в уксусе и подадут тебе в полночь. А к ушам поджарь еще вот этот палец.
Он шевельнул указательным пальцем правой руки, похожим на слугу, который когда-то согнулся пред господином да так больше и не смог выпрямиться. Княжич знал, что этим пальцем Филипп Феор в затерянном своем детстве вздумал как-то, едва освоив счет, провести перепись зубов в пасти одного из псов, охранявших дворцовую тюрьму. До того дня свирепый пес всегда лизал Филиппу руки и нос, радостно виляя хвостом.
– - И глаза, Филипп. Еще нужно съесть твои глаза, чтобы все видеть, даже когда отвернешься или крепко сомкнешь веки,-- решительно добавил княжич.
Силенциарий приоткрыл один свой глаз пошире и пристально посмотрел им на молодого славянина.
“А ведь так и договоримся...-- с легким опасением подумал Филипп Феор.-- Кто знает, что ему взбредет в голову у своих.”
– - Тогда не торопись, княжич. Последи сам, чтобы столь ценный для тебя товар был доставлен без порчи,-- посоветовал он.
– - Я доверяю тебе, Филипп,-- ответил княжич, поворачиваясь лицом к реке,-- и приму твой дар на своем столе, как надлежит князю. Потому и спешу упредить посольство...
Тут княжич Стимар изо всех сил оттолкнул от себя и корабль, и силенциария Филиппа Феора и всю Империю, кормившую, одевавшую и учившую его эллинской премудрости целых девять лет подряд. Он с наслаждением расправился весь в короткой, как вздох, пустоте и канул в реку.
Вода обожгла его, будто кипящая в котле смола, и он обмер, потеряв себя в глубине. Если бы Брога мог опустить голову и посмотреть в глубину реки, то изумился бы еще глубже. Ему почудилось бы, что княжич разбился об воду и рассыпался весь по дну, как рассыпается, упав с неба на реку, тень чересчур высоко летящей птицы.
Но Брога, плывя со своей кобылой навстречу княжичу, ничего не увидел, а на корабле только силенциарий Филипп Феор тревожно повел еще целой своей головой, не понимая, почему ему послышалось сразу несколько всплесков, вместо одного, и почему теперь, если верить звукам, должно всплыть сразу несколько человек, хотя нырял только один. “Так и бывает, когда отрубают голову,-- подумал он.-- Кровь вытекает из нее, и все звуки катятся эхом по пустым жилам от одного уха до другого, будто тщетные крики в ущельях.”
Княжич Стимар, очнувшись в глубине, с трудом собрал все осколки, чтобы понять, кто он теперь и откуда тут, у самого дна, взялся. Вода сразу вытолкнула его вверх, и он вынырнул, чуть было не столкнувшись с Брогой лоб в лоб.
Кобылица Броги испуганно покосилась на его большим глазом и зафыркала. Сам Брога тоже изумился и зафыркал под стать своей кобылице.
– - Здравствуй, Брога,-- сказал ему княжич.-- Здравствуй, брат мой.
Брога обомлел и скрылся весь под водой. Княжич успел ухватить его за ворот и потянул наверх:
– - Ты куда, Брога? За раком?
Воин замотал головой, раскидывая брызги:
– - Помилуй, княжич. Тебе поклон земной. До дна как раз и будет. А ты вот не позволил.
Княжич привлек к себе друга детства и обнял его, пусть инородца, но все же своего, по племенному корню. Вода сомкнулась над обоими и понесла прочь от земли Турова рода -- к морю.
Жеребенок, торопясь, семенил вниз по течению и тонко заржал, наткнувшись на непреодолимые заросли ивняка.
Далеко отстав от ромейского корабля, оба поднялись из реки, окутанные клубами пара, а когда вернулись назад по берегу, Брога вытянул из-под кустов брошенную туда раньше седельную суму и извлек из нее подбитую собачьим мехом накидку.
Княжич отстранил его руку:
– - Оставь, не мерзну.
– - Свет еще глубоко... А тут, низом, лихорадка часто бродит,-- тихо проговорил воин, чтобы ненароком не позвать лихорадку.-- Возьми, княжич, мой корзн, пока до своих не дошел. Добро заговорен. Послушай раз и молодшего.
Теперь изумился княжич. Он, сын князя-воеводы, назвал кметя, хоть и знакомого с детства, но чужеродного, братом, а тот, улучив черед, отдал ему еще большую честь, отозвавшись по-кровному -- молодшим. Если б стояли оба на меже, так в единый миг затянулась бы межа у них под ногами и не раскрыть бы ее потом вновь ни сохой, ни железным плугом, хоть режь землю до самого подземного царства.