Шрифт:
Юрий Домбровский
Царевна-лебедь
На старую дачу (на ней еще висела жестянка страхового общества "Саламандра") приехала новая дачница. Мы, ребята, ее увидели вечером, когда она выходила из купальни. Сзади бежала черная злая собачонка с выпученными глазами, а в руках у незнакомки был розовый кружевной зонтик с ручкой из мутного янтаря. Проходя мимо нас, дачница улыбнулась и сказала: "Здравствуйте, ребята". Мы смятенно промолчали, тогда она дотронулась до зонтика, и он мягко зашумел и вспорхнул над ней, как розовая птица, я ахнул, собачка вдруг припала на тонкие лягушачьи лапки и залаяла, но хозяйка наморщила носик и сказала: "Фу, Альма", - и та осеклась, так они и ушли.
Хозяйка была голубоглаза, белокура и прекрасна; собачонка безобразна, как жаба. Случилось это в 1925 году в большом яблоневом саду, километров
– Ага, значит, ты мне понадобишься!
– И привез из города банку формалина с притертой пробкой.
– Вот чем эту дрянь таскать, - сказал он, - принеси мне гадюку! Я обомлел:
– Какую гадюку? Зачем? Она же ядовитая?
– Дурак, - улыбнулся он, - ядовитая змея - это красиво! Я поставлю ее себе на стол. Сделаю группу: гадюка заглатывает лягушку, понимаешь? Принесешь - получишь рубль.
Рубль - деньги, конечно, немалые, но заработать их мне так и не пришлось - змей в наших местах не то не было совсем, не то было так мало, что они никогда не попадались нам на глаза, и, сколько мы с Верблюдом ни шарили по пещерам (мы все почему-то были убеждены, что змеи живут в пещерах, - смотаются так клубком, лежат и шипят), так ничего и не принесли. Тут надо оговориться: поймать гадюку - это было не только поручение, почетное для настоящего мужчины, но и строго доверительное, так внушил мне дядя. И понятно почему: если бы бабушка узнала, какое мне дал задание дядя, шум был бы на все Дубки. Я добросовестно держал все в великой тайне, но тут меня подвел Верблюд. Верблюдом его звали за меланхоличность, широкую кость и неуклюжесть. Он всегда путался в своих руках - непомерно длинных и угластых - и не знал, куда их девать. Свою нелепость он сознавал сам и, наверное, поэтому каждое новое знакомство начинал с предложения: "Давай соткнемся любя до первой крови". А когда дрался, то крутил кулаками перед носом и сам не бил и другому не давал ударить. Так вот этот Верблюд взялся мне помогать, потому что тоже хотел стать ученым, - и про трепался, чем мы занимаемся по вечерам, Борису Козлу. А Козел был дух, заводила, первый насмешник, и он мне устроил такой номер, что после надо мной грохотал весь пруд: прибежал к старшей из сестер - Нелли, с которой мы дружили, так что она была отчасти в курсе всех наших дел и знала, что мы для чего-то ловим змею, влетел, гад, как оглашенный и страшным сипом прохрипел:
– На пруду Ученого змея ужалила! Лежит, а кро-виш-ши, кровиш-ши!
Неля, красивая высокая армянка с двумя иссиня-черными косами и тончайшим золотым загаром на удлиненном византийском лице, побледнела, но не растерялась, подбежала к домашней аптечке, выхватила оттуда бинт, пузырь с йодом, склянку со спиртом и, не ожидая Козла, бросилась на озеро. А на озере уж никого не было, потому что вечерело, собирался дождь и только ветер гулял и гудел в пустой купальне. На мостках сердитая старуха Горинова полоскала какую-то голубую тряпку. Увидев Нелю, она сказала:
– Что, лунатик на тебя, что ли, нашел? Бежишь как лошадь! А мостки-то гнилые, я и то чуть не провалилась.
– Тут мальчик где-то, - сказала Неля.
– У него с ногой что-то.
– Нет твоих мальчиков. Все в кино повалили, - ответила старуха.
– Вот подержи-ка покрывало! Так! Ничего! Чисто! Только не надо его было в кипятке мыть, а то видишь, тут грязь заварилась. И все равно как новое. Покупали Катиной матери, а теперь Катя сама будет под ним спать. Вот что значит настоящая вещь!
Так мы узнали, как звать нашу дачницу и к кому она приехала. Дня через два выяснились и другие подробности - она племянница старухи Гориновой, балерина из Москвы. У нее сейчас в комнате висит большое зеркало - так она вырядится перед ним и танцует. Зимой она будет играть Царевну-Лебедь.
Когда я услыхал о Царевне-Лебеди, мне сразу стало тесно и трудно дышать.
– А богатая, - сказал Верблюд.
– Зонтик кружевной, одна ручка что стоит.
У Бориса Козла, что сидел рядом со мной, заблестели даже веснушки. Был он рыжий, верткий и верно похожий повадкой и лицом на драчливого козленка, поэтому его так и звали.
– У-у, - сказал он азартно, - что там зонтик! А сколько у нее платьев, ты знаешь?
– И осекся, соображая, сколько же - три или тридцать три?
– И все как одно, ненадеванные, а танцует голая, только на шее жемчужина на цепке болтается.
– А ты откуда знаешь?
– спросил я злобно.
– Хм, подумаешь!
– У Бориса это всегда отлично получалось.
– Я еще и не такой ее видел!
– Как же это?
– спросил я, и у меня заломило под ногтями.
– Да подумаешь!
– он встал и зло сунул руки в карманы.
– Знаешь, у Горничихи яблоня против балкона?
– спросил он в упор.
– Ну!
– Вот тебе и ну!
– он сразу успокоился и сел.
– Разденется и волосы распустит до пола, а вся голая!
– Но тут ему стало самому неудобно, и он хмуро добавил: - Так только, у пояса что-то черненькое.
А Борис врал:
– Она седни остановила меня и спрашивает: "Скажите, мальчик, ландыши здесь растут?" А я ей: "А вон в Нагилевском лесу, там их много около оврага". А она: "Я туда дороги не знаю. Вот если бы вы меня туда проводили!"
– Ну не мечи, пожалуйста, - возмутился Верблюд.
– Я? Мечу?
– Борис даже захлебнулся.
– А хочешь знать, я с ней уже гулял!
– Где?
– спросил я быстро, чтоб поймать.
– "Где, где"!
– Он машинально выругался.
– Возле речки лилии рвал.
Я хотел сказать ему, что все-то он врет, не такая она, чтоб ходить с ним, рыжим Козлом, за лилиями, да и нету их, лилии-то, мы вчера сорвали последние, но перебил меня Кудрин, самый старший из нас. Он сказал почтительно и тихо:
– А хороша она, так хороша!
И мы сразу примолкли. Словно пролетел тихий ветер и сдул с нас всю мелочь и шелуху. Даже Борису расхотелось врать про лилии - так в первый раз я подумал о женщине и красоте ее.
Прошло еще два дня. Стояла такая жара, что воздух струился, как вода. Земля горела и трескалась. Нежные синие цикории выгорали и становились голубыми, и белыми, и даже почти розовыми, как китайский фарфор. Дачницы мы больше не видели - было слишком жарко, чтоб заходить к пруду. И вот меня вызвал дядя и предложил снести записку.