Царевна Софья и Петр. Драма Софии
Шрифт:
Когда москвитяне подошли к Перекопу, было 10 или 11 часов утра, и все надеялись, что ночью будет предпринят штурм на Перекоп или его валы. Но вечером, когда офицеры ожидали приказаний, все были изумлены, услышав, что на другой день положено отступать. Отступление москвитян было столь неожиданно, что надо рассказать о причинах его.
Когда московское войско стало близко к городу, ногаи и калмыцкие татары, подданные московского царя, бывшие разведчиками, часто выезжали на бой с перекопцами. Один из ногаев, служивший хану, увидел нечаянно знакомого ему москвитянина и закричал ему издали на своем языке: «Из-за чего мы боремся? Почему не скажешь ты своему боярину, чтобы он помирился с ханом?» Москвитянин отвечал, что если бы боярин был уверен в желании хана заключить мир, то и он, вероятно, изъявил бы согласие, но что если хан действительно желает мириться, то он может послать от себя кого-либо, чтобы переговорить об этом. «Хорошо, — сказал перекопский ногаец, — ступай же к своему боярину или генералу и уверь его, что если он желает мира, то хан согласится на него». Московский ногаец [182] явился к Голицыну, рассказал все, что слышал от татарина, и нашел
182
Это был служилый татарин Караман Кутлубеев.
Голицын приказал написать письмо от имени московского ногайца к его знакомцу приблизительно в таких выражениях: «Я донес боярину Голицыну о том, что мы с тобою говорили, и он очень рад идти на примирение, поэтому пусть пришлют к нему кого-либо, кто изложил бы доводы и требования хана». Письмо было передано первому показавшемуся из Перекопа татарину и принесено хану, который был в раздумье и советовался в то время с своими мурзами, как им избавиться от страшного неприятеля.
Прочитав письмо, хан послал спросить у Голицына, с согласия ли его оно писано, и, получив утвердительный ответ, отправил мурзу Сулешева [183] , москвитяне же прислали заложником одного дворянина, Змиева [184] . После этого начали договариваться, причем москвитяне поставили пять следующих условий: татары должны отдать всех русских пленников, прекратить нападения на царские области, отказаться от 80 000 экю дани, ежегодно платимой москвитянами, не нападать на Польшу и не помогать туркам [185] .
183
С крымской стороны переговоры вёл Кеман-мурза.
184
Илья Змиев остался в заложниках на время переговоров, которые вел знаменитый полководец, пожалованный правительством регентства в окольничие, думный генерал Венедикт Андреевич Змиев, а также видные аристократы, князья Яков Фёдорович и Борис (Фёдорович?) Долгоруковы. При таком составе посольства не приходится говорить о «тайных» от Москвы переговорах, как представили заключение перемирия Нарышкины после свержения Голицына (Розыскные дела о Фёдоре Шакловитом и его сообщниках. Т. I. СПб., 1884. Стлб. 28–28).
185
Эти верно переданные Нёвиллем условия означали полное выполнение задач и обязательств России в войне, т.е. победу. Разумеется, это были лишь предварительные условия переговоров, принятые перепуганным ханом, убедившимся, что в случае продолжения войны он не сможет защитить Крым.
Мурза, прекрасно понимая, что такому огромному войску невозможно долго оставаться без фуража и воды, желал лишь продлить переговоры и дал поэтому некоторую надежду на соглашение. На следующий же день он сказал, что хан требует тех же условий, на которых им был заключен мир с царем, что он не только настаивает на платеже ежегодной дани, но требует непременно уплаты 240 000 экю, не заплаченных ему за последние три года [186] .
Князь Голицын не мог согласиться на такие условия. Находя невозможным стоять дальше лагерем на песчаной, безводной степи, он решился отступать. Боясь преследований, он взял с собою мурзу до Каланчака; оттуда послал его в Перекоп и получил своего заложника. Вот краткий очерк событий Крымского похода.
186
Слух о наглом отказе хана от переговоров был пущен врагами канцлера с целью убедить войско и народ, что «генаралиссим» просто испугался. По другой версии противников Голицына, он изменнически отступил, взяв у хана золото.
После этого русское войско шло три недели до Самары, где, оставив тяжелый обоз свой, перешло реку и через шесть дней достигло реки Мерло. Голицын послал между тем курьеров к царям и к польскому королю, хвастая, что он разбил татар и прогнал их в их земли [187] . Царевна, получив эти известия, приказала торжествовать победу по всему государству и, согласно обычаю, послала окольничего с хвалебной грамотой войску и с червонцами для наград [188] . В заключение прислан был указ распустить войско, и только боярин Волынский [189] , воевода новобогородицкий, был оставлен на Самаре, с пятью или 6000 человек.
187
Вести о поражении Крымской орды в Диком поле, которое больше не служило ей надёжной защитой, и бегстве хана за Перекоп были посланы польскому королю, императору, венецианскому дожу и номинальному главе Лиги, римскому папе.
188
Похвальная грамота Голицыну и Мазепе опубликована: Полное собрание законов Российской империи. Т. II. № 1340.
189
Боярин Волынский — Василий Семенович или Иван Фёдорович, скорее последний, отличавшийся образованностью и детей своих учивший итальянскому языку, тогда как первый славился в основном модной швейной мастерской супруги.
Таков был успех двух походов москвитян в Крым, которые не только не принесли им никакой пользы или славы, но, напротив, причинили, насколько можно судить, величайший вред государству тем, что вскоре после возвращения последовало падение их полководца Голицына.
Все рассказанное здесь я слышал от посланников польского короля, бывших при московском дворе и находившихся при войске московском во всех походах со времени [190] .
Теперь мне остается рассказать подробности событий, которых я был очевидцем, так как я имел смелость нередко ходить переодетым по городу и посещать даже Троицкий монастырь.
190
Известен один представитель польского короля, сопровождавший российскую армию в Крымских походах при штабе Голицына, при этом весьма активно посылавший донесения в Варшаву и газеты: это пан Стефан Глосковский,
ПОВЕСТВОВАНИЕ О СМЯТЕНИЯХ
Князь Голицын, по возвращении в Москву, нашел дела в совершенно ином положении. Враги его, узнав истину о его походе, сделали его ненавистным царю Петру. Он отказал Голицыну в аудиенции, и только посредничество царевны сделало то, что царь допустил его к целованию руки. Но он осыпал его горькими укоризнами и не хотел слышать его оправданий.
Затем Голицына оставили на несколько дней в покое, но щедрость царевны в наградах вызвала новое следствие. Она желала раздать боярам значительные богатства, чтобы таким образом признать их заслуги государству, но царь воспротивился этому и хотел, прежде всего, исследовать их заслуги, чтобы сообразно с ними назначить награды.
Царевна, желая настоять на своем, упорными просьбами склонила царя на исполнение её желаний. Она пожаловала Голицыну 1500 крестьянских дворов в различных местах. Другим боярам, начальникам отрядов, дано было по 300 дворов, остальным главным офицерам — соразмерно чину каждого. Вообще всем дворянам, бывшим в походе, даны были награды с целью привлечь всех на сторону царевны {62} .
Подобные награды никогда до сего времени не были в обычае у москвитян, и цари довольствовались всегда тем, что давали царский кафтан тому, кого хотели особенно почтить [191] .
191
Награждение деньгами и вотчинами было в обычае Московского двора.
Голицын продолжал управлять со своим прежним обычным самовластием и, поддерживаемый царевной, решился на смелое предприятие. За все время, что гетманы считались подвластными царю московскому, они никогда не являлись в Москву. Голицын же, под предлогом награждения гетмана честью быть представленным царям, на самом же деле совсем с другими намерениями, приказал Мазепе прибыть в Москву с 500 главными его офицерами.
Во время пребывания гетмана в Москве [192] я не мог добиться у москвитян позволения видеть его, и потому несколько раз, ночью, я, переодетый, навещал его, сопровождая немца, царского лекаря, ходившего к нему, чтобы уверить его в покровительстве польского короля [193] .
192
Мазепа со свитой в 304 человека въехал в Москву 10 августа 1689 г.
193
Если бы дело было так, то Нёвилль рисковал головой: разговор с гетманом о «покровительстве польского короля» означал подстрекательство к государственной измене.
Царь Пётр находился в одном из своих увеселительных дворцов, называемом Преображенское и расположенном на берегу реки Яузы, на расстоянии менее мили от Москвы, когда царевна Софья и Голицын составили заговор, о котором мы здесь и расскажем подробнее.
Царевна, предвидя, что со временем, рано или поздно, Пётр сделается камнем преткновения для ее власти и опасным препятствием ее властолюбию, если она заблаговременно не предупредит опасности, очень раскаивалась, что послушалась прежде мудрых и умеренных советов Голицына [194] . Она видела, какого труда ей стоило испросить аудиенцию для своего любимца, и притом еще столь неприятную, и была очень обижена этим, как и теми упреками, которые Голицыну пришлось выслушать. И хотя ей удалось затем уговорить царя разрешить ей раздачу щедрых наград по ее желанию, но она не могла забыть, как дорого все это ей стоило и какое сопротивление ей пришлось при этом преодолеть. И ко всему этому она была более чувствительна, чем кто-либо другой, так как она до сих пор в течение нескольких лет управляла государством безотчетно, как только ей было угодно [195] .
194
Согласно «Розыскным делам» Голицын и слушать не хотел о каком-либо способе устранения Петра с политической авансцены.
195
Автор в романтическом духе домысливает мотивы «заговора» Софьи, который был выдуман за неё «петровцами».
Она совершенно справедливо предвидела, что в будущем ей нельзя уже надеяться на то же, что лучшее, что могло ее ожидать, было — постепенная потеря власти, по мере того как власть брата постепенно возрастала бы. В этом она справедливо видела и причину того, что брат не окончательно воспротивился её желаниям. Но она понимала, что со временем всякие снисхождения относительно ее уступят место оскорблениям со стороны приверженцев ее брата, в то время как ее сторонники будут уничтожены, и что сама она, после многократных неприятностей, будет вынуждена отказаться от всяких притязаний и укрыться в свой монастырь [196] .
196
Это и была судьба царевны Софьи, которую мог наблюдать Нёвилль.