Царевна Софья
Шрифт:
— Ты как сюда попал, Федька? — спросил один из его товарищей.
— Мне велено было посмотреть, что здесь делается у полковника, а потом нагнать мою роту. Стерегите же их крепко-накрепко, а я побегу за ротой. Прощайте!
Выйдя на улицу, солдат побежал к Покровским воротам, остановил крестьянина с пустою телегою и велел себя довезти до Кремля. Увидев на площади толпу своих товарищей, бродящих вместе, со стрельцами, он перекрестился и побежал к ним. Когда в Москве восстановилось уже спокойствие, в полковом списке Бутырского полка против имени сего солдата отмечено было: «Пропал без вести».
III
На
Малорослый слуга отворил калитку и едва устоял на ногах от ужаса, увидев пришедших гостей.
— Дома ли боярин? — спросил один из них.
— Как не быть дома! Дома, отец мой! — отвечал слуга, заикаясь.
— Скажи боярину, чтоб он вышел на крыльцо: у нас к нему дело.
— Слушаю! — сказал слуга и побежал на лестницу.
Через некоторое время появился на крыльце восьмидесятилетний князь. Он был без шапки, и ветер развевал его седые волосы. Лицо старца выражало глубокую скорбь.
— Мы пришли к тебе, боярин, просить прощения, — сказал стрелец, стоявший впереди своих товарищей. — Погорячились мы вчера и убили твоего сына!
— Бог вас простит! Я не стану укорять вас — это не воскресит мне сына!
— Спасибо тебе, боярин, что зла не помнишь, — сказал стрелец.
— Спасибо! — закричала вся толпа.
— Вели же дать нам выпить за твое здоровье и за упокой души твоего сына! — продолжал стоявший впереди стрелец. — У тебя, я чаю, погреб-то, как полная чаша!
Князь, не ответив ни слова, вошел в свою спальню, сел у окна и приказал слуге отпереть для стрельцов свой погреб. Выкатив оттуда бочку, незваные гости расположились на дворе, потребовали несколько кружек и начали пить. Малорослый слуга, отворивший калитку, наливал им и низко кланялся.
— Скажи-ка ты, холоп, старик-то вопил вчера по сыну? — спросил один из стрельцов.
— Да так, не особо, — уклончиво ответил слуга.
— Врешь, холоп! Скажи всю правду, не то хвачу по виску кружкой, так и ноги протянешь!
— Виноват, отец мой, не гневайся, скажу всю правду! — сказал дрожащим голосом слуга.
— Грозился ли на нас боярин?
— Грозился, отец мой.
— Ага, видно, щука умерла, а зубы целы остались! Что же говорил старый хрен?
— Говорил, отец мой, говорил!.
— Тьфу ты дубина! Я спрашиваю: что говорил?
— Щука умерла, а зубы целы остались.
— Вот что! Ах, он злое зелье! Чай, рад бы всех нас перевешать! Что он еще говорил? — закричал стрелец, схватив слугу за шею.
— Взмилуйся, отец мой, совсем задавил! Отпусти душу на покаяние!
— Задавлю, коли не скажешь всей правды!
— Скажу, кормилец мой, скажу! Боярин говорил, что сколько на кремлевских стенах зубцов, столько вас повесят стрельцов!
— Слышите, братцы, что старый хрен-то лаял? Постой ты, собака!
С этими словами опьяневший уже стрелец вскочил и бросился на крыльцо. За ним побежало несколько его товарищей. Схватив старца за седые волосы и вытащив за ворота, злодеи изрубили его и, остановив крестьянина, который вез белугу на рынок, закололи его лошадь, отняли
— Вот тебе и обед! — закричали они с хохотом и побежали в Кремль.
В находившейся близ спальни царицы Натальи Кирилловны небольшой комнате, в которую вела потаенная дверь, родитель царицы Кирилл Полуектович и брат ее, Иван Кириллович, скрывшиеся туда накануне, придумывали, как им выйти из дворца и тайно выехать из города; убежище свое, указанное им царицею, но многим из придворных известное, они не считали верным. Вскоре после рассвета пошли они в спальню Натальи Кирилловны, которая всю ночь провела в молитве. Иногда, переставая молиться, подходила она к стоявшей у стены скамье, обитой бархатом, и, проливая слезы, благословляла сына своего. Одетый в парчовое полукафтанье, он спал. Трепеща за жизнь сына, мать решилась уложить его в своей спальне и всю ночь охраняла его. Видя ее беспокойство, отец и брат остались в спальне почти до полудня, стараясь успокоить ее советами и утешениями. Между тем проснулся Петр Алексеевич, встал, помолился и начал также утешать свою мать.
— Стрелецкий пятисотенный Бурмистров просит дозволения предстать пред твои светлые очи, государыня! — сказала постельница царицы, войдя в спальню.
— Бурмистров? Я сейчас выйду к нему, — сказала царица. — А вы, батюшка и братец, удалитесь в вашу комнату! Бурмистров до сих пор был предан моему сыну, но в нынешнее время на кого можно положиться?
Когда отец и брат царицы удалились, она вышла к Бурмистрову.
Он низко ей поклонился и сказал:
— Государыня, я собрал почти всех стрельцов нашего полка и спрятал в разных местах около Кремля. Мятежники и сегодня войдут опять в Кремль. Позволь, государыня, сразиться с ними! К нам пристанут все честные граждане, Я многим уже роздал оружие.
— Благодарю тебя за твое усердие и верность! Дай Бог, чтоб я могла наградить тебя достойно! Но хватит кровопролития. Я узнала, что Софья Алексеевна не хочет отнять царского венца у моего сына, а желает только, чтобы Иван Алексеевич вместе с ним царствовал.
— Как, государыня, у нас будут два царя?
— Софья Алексеевна желает именем их сама править царством и отнять у меня власть, которую мне Бог даровал. Я уступлю ей власть мою. Дай Бог, чтобы она употребляла ее лучше, нежели я, для счастия России. Не хочу, чтобы за меня проливалась кровь. Благодари от моего имени всех верных стрельцов и распусти их по домам. Поди и будь уверен, что я никогда не забуду твоей верности и усердия.
— Сердце твое в руке Божией, государыня! Я исполню волю твою!
Едва Бурмистров удалился, раздался звон на Ивановской колокольне, барабанный бой и шумные восклицания пред дворцом на площади. Царевна Марфа Алексеевна, старшая сестра царевны Софьи, поспешно вошла в спальню царицы. Бледное лицо выражало страх и смущение.
— Стрельцы требуют выдачи дядюшки Ивана Кирилловича! — сказала она, — Кравчий князь Борис Алексеевич Голицын пошел на Красное крыльцо объявить им, что Иван Кириллович из Москвы уехал. Злодеи, вероятно, станут опять обыскивать дворец, не лучше ли ему скрыться в моих деревянных комнатах, что подле Патриаршего двора? Туда мудрено добраться, не зная пути. Постельница моя Клушина, на которую я совершенно полагаюсь, проводит туда дядюшку.