Царица Аттолии
Шрифт:
— Разве сегодня не разбавляли вино? — спросил он.
— Как обычно. Две трети воды на третью часть вина.
Да, как и принято у цивилизованных людей. Когда зал опустел, отец помог Евгенидису выйти из-за стола и подняться по лестнице в свою комнату.
— Сегодня опиум не понадобится, — заметил Евгенидис, подойдя к двери комнату. — Вино оказалось более приятной заменой. — он почувствовал, как затвердела рука отца. — Я пошутил, — сказал он, не уверенный, что это была шутка.
Второй ужин прошел почти так же. Мясо Евгенидису порезали небольшими кусками,
На третий вечер он не явился. Его место за столом осталось пустым. Когда ужин закончился, и отец поднялся наверх, чтобы посмотреть на него, Евгенидис ждал, полностью одетый, сидя на своей кровати. Он сидел, прислонившись к спинке кровати, и смотрел на носки сапог. Пустой рукав рубашки безвольно лежал на коленях. Он посмотрел на своего отца, его лицо было мрачно.
— Я не смог смотреть на них снова, — сказал он.
Он опять опустил глаза.
— Я уже знаю, что урожай был хорошим, а погода стоит холодная. Я смогу попробовать еще раз весной.
— Завтра, — решительно сказал отец и вышел.
Евгенидис клонился вбок, пока его лицо не зарылось в подушку.
Во сне он видел царицу Аттолии, которая танцевала в своем саду в зеленом платье, вышитом вокруг ворота белыми цветами. Потом закружился снег, собаки мчались за ним во тьме, и клинок, красный в свете очага, вздымался над его головой и падал вниз. Королева перестала танцевать и смотрела на него. Он проснулся от собственного крика, все еще лежа в одежде поверх покрывала.
Он бросился в библиотеку и уселся перед холодным очагом. В комнате было зябко. Еще месяц назад здесь неизменно дежурил один из помощников Галена, всегда готовый накапать в чашку опиума, изгонявшего кошмары из-под век, и Евгенидис проваливался в глубокий сон до утра.
Он просидел несколько часов в холодной библиотеке, не пытаясь раздуть огонь из потухших угольев. Только на рассвете он вернулся в теплую спальню, где, так и не раздевшись, растянулся на кровати и снова заснул.
— А вор?
— Вор, Ваше Величество?
Аттолия барабанила пальцами по подлокотнику кресла. Она вышла в маленькой приемной, чтобы поговорить с человеком, собиравшим для нее сведения из разных источников. Официально он именовался Секретарем архивов.
— Вор, Релиус. Он выздоравливает?
— Наш посол в Эддисе сейчас может обеспечивать нас только общими сведениями, но он сообщает, что Евгенидис, кажется, медленно выздоравливает. Он примерно раз в неделю принимает участие в официальных ужинах. Он также кажется мало заинтересованным в политической ситуации. В его присутствии она не обсуждается. Он почти не покидает свою комнату.
— Видится ли он с царицей?
— Не часто. Конечно, она очень занята.
— Он видится еще с кем-либо?
— Его время от времени посещает отец, но больше он никого не приглашает. По слухам, он страдает от ночных кошмаров, — добавил секретарь.
— В этом я не сомневаюсь, — деликатно фыркнула царица.
Релиус бросил многозначительный взгляд через ее плечо. Аттолия обернулась, чтобы увидеть мидийского посла, входящего в комнату без доклада.
— Нахусерех, — сказала она, подвинувшись на стуле и протянув обе руки, которые он взял с глубоким поклоном.
Он был бы очень привлекательным мужчиной, внезапно подумала она, если бы не его борода, окрашенная в ярко-красный цвет и разделенная на две смазанные маслом пряди. Живя в Аттолии, он мог бы отказаться от мидийского стиля в одежде, но на самом деле он достаточно долго пробыл при ее дворе и не проявлял ни малейшего желания адаптироваться.
— Что заставило вас присоединиться к нашему обществу? — спросила она.
— С моей стороны было непростительным преступлением пробираться сюда, как вору, — сказал мидянин. — Я прошу Ваше Величество снизойти до прощения.
Он снова наклонился и поцеловал ее пальцы.
— Конечно, — улыбнулась царица. — Но отдайте мне мои руки. Очень неудобно сидеть в такой позе.
Мидянин рассмеялся и выпустил ее.
— Вы, кажется, очень заинтересованы в благополучии этого эддисийца, Ваше Величество, — заметил посол. — Он теперь безвреден. Что он может сделать одной рукой?
— Много лет назад я знала его деда. Он объяснил мне, что главным достоинством Вора, как и царя, является его ум.
— Он говорил слишком самоуверенно, — с неодобрением сказал Нахусерех.
— Пожалуй. Но тогда я еще не была царицей. Я даже не была наследницей трона.
— Вы могли бы убить этого вора.
— Могла бы, — согласилась Аттолия. — Это было бы так же эффективно и, может быть… приятно.
Она задумалась. Она уже жалела о том, что лихорадка не убила Евгенидиса. Аттолия повернулась к секретарю.
— Царица по-прежнему называет его своим Вором?
— Она делала это несколько раз в присутствии двора, — сказал Релиус.
— Простите меня, Ваше Величество, — сказал мидянин. — Я знаком не со всеми вашими обычаями, и остается еще много непонятного для меня. Могу ли я спросить, он действительно украл древнюю реликвию, а затем отдал ее царице Эддиса?
— Да.
— Это была ваша реликвия? — настаивал мидянин.
— Из храма в моей стране.
— И ее уничтожили в жерле Священной горы?
— Боже мой, Нахусерех, вы неплохо осведомлены о наших делах. Что из этого вам непонятно? — засмеялась царица.
— Как она смогла отказаться от талисмана? — спросил он.
— Царский титул передавался в Эддисе по наследству уже на протяжении многих лет, — задумчиво ответила Аттолия. — Теперь трон может перейти ребенку одной из ее сестер. — она повернулась к секретарю. — Как его называют при дворе?
— Евгенидисом, — ответил секретарь.
Царица кивнула.
— Конечно, — сказала она.