Царица Аттолии
Шрифт:
— Ну, давайте начинайте вашу лекцию.
— Что? — не понял Гален.
Эддис приложила правую руку к груди и торжественно произнесла:
— «Если вас не устраивает качество моей работы, вы можете уволить меня, это ваше право; но пока я дворцовый врач я буду настаивать, чтобы мои рекомендации соблюдались ради благополучия моих пациентов…» Я угадала? — спросила она.
— Да.
— Думаю, я смогу угадать и все остальное, — сообщила царица.
— Спасибо, Ваше Величество, — ответил Гален. — Благодарю, что мне не придется вам это говорить.
Теперь царица Эддиса посещала Евгенидиса, пока он спал. Лихорадка прошла,
В тех редких случаях, когда Евгенидис просыпался, Эддис говорила с ним об урожае, который оказался обильным, о погоде, необыкновенно благодатной, но никогда о своих совещаниях с министрами, начальниками шахт, мастерами царских заводов и командирами ее маленькой армии, и тем более, не о многочисленных дипломатических сообщениях, поступающих из Суниса и Аттолии. Когда он немного окреп и стал просыпаться чаще, она пересказала ему все дворцовые сплетни и извинилась, что теперь не сможет навещать его так часто.
— Даже если бы у тебя было больше времени, Гален все равно не позволил бы.
— Это правда, — согласилась царица. — И он всегда подслушивает, чтобы убедиться, что я не расстраиваю тебя. Держу пари, что он и сейчас приник ухом к двери, — прошептала она и получила в ответ редкую улыбку.
Она откинулась назад, стащила с головы тонкую золотую диадему и запустила пальцы в густые курчавые волосы.
— Иногда мне кажется, что я уже тридцатилетняя старуха, — сказала она. — Все вокруг мучают меня разными вопросами с момента, когда я открываю глаза и до той минуты, когда я засыпаю у себя в комнате. Когда Ксанта будит меня утром, она первым делом спрашивает, что я хочу на завтрак. А я мечтаю, чтобы она просто молча поставила передо мной поднос. Тогда одним решением в день стало бы меньше.
Он не спросил, какие именно решения так заботят ее. Она все равно не сказала бы.
— Увидимся через несколько дней, если я смогу. — Эддис наклонилась над постелью, чтобы поцеловать его в лоб. — Съешь что-нибудь, — сказала она и ушла.
В Аттолии царица внимательно выслушала доклад, направленный ее послом из Эддиса.
— Значит, лихорадка не убила его, — заметила она.
— Кажется, нет, Ваше Величество.
— Очень хорошо, — сказал она.
Глава 5
Ранняя осень уже пришла в горы, когда Евгенидис решил, что он достаточно насмотрелся на потолок и вылез из постели, чтобы выглянуть в окно. В переднем дворе на земле лежал иней. Гонец из армии ехал на горном пони, уже обросшем лохматой зимней шерстью. Евгенидис отвернулся и пошел к ожидавшему его креслу у камина. Он был обут в тапочки и завернут в теплое одеяло. Культяпка искалеченной руки перевязана чистыми бинтами. В повязке не было необходимости, рана зажила, но Евгенидис не хотел смотреть на нее, и держать руку на перевязи казалось самым простым решением.
Его левая рука, принявшая на себя функции правой, казалась неловкой и неуклюжей, хотя дед Евгенидис всегда настаивал, что необходимо развивать обе руки, чтобы они работали как взаимозаменяемые. Евгенидис добился, чтобы они работали одинаково хорошо с воровским инструментом, но завязывать ремешок левой рукой было слишком утомительно, и дед никогда не настаивал, чтобы он убирал волосы за правое ухо исключительно левой рукой. Теперь подтвердилась правота дедовых слов.
Евгенидис некоторое время смотрел на огонь, затем провел пальцами по волосам, отросшим достаточно, чтобы закрывать глаза, и обвел взглядом комнату. Книжный шкаф стоял на своем месте у камина, и порядок в нем не нарушался. Большая груда бумаг на столе была небрежно сдвинута в сторону. В центре кучи должен был лежать свиток, который он взялся переписывать незадолго до отправки в Аттолию. Если он и лежал там, его невозможно было разглядеть за рядами мисок, бинтов и пузырьков с отварами, оставленных Галеном и его помощниками. Рабочего кресла на месте не было. Его не перенесли в библиотеку, а поставили между изножьем кровати и очагом.
Он встал, чтобы разобрать бумаги, но медицинские склянки занимали слишком много места, не оставляя пространства для сортировки документов. Наконец чернильница опрокинулась, и черная жидкость пролилась на текст, который он так тщательно копировал, залив всю левую сторону длинного абзаца. Евгенидис вздохнул. Он, скорее всего, сможет вспомнить большую часть параграфа, но его все равно нужно будет тщательно сверить с другой надежной копией. Оставалось не так много полных экземпляров труда Фалеса об основах мироздания. Вот почему свиток был так ценен, и Евгенидис взялся за изготовление его копии. Если он пролежит на столе еще немного дольше, то, вероятно, будет испорчен окончательно. Его нужно уложить в футляр и отнести в библиотеку.
Евгенидис заставил себя выти из спальни и обнаружил, что большая часть свитков, книг и других документов небрежно разбросана по большому столу в библиотеке. Он рылся в этой груде, пока не нашел футляр с именем Фалеса и названием его работы. Он засунул в него свернутый свиток и положил на полку в шкафу. Затем он вернулся к своему креслу у камина. Он тихо дремал там, когда вошел Гален. Врач принес небольшой сосуд с настойкой опиума и аккуратно перелил ее в чашку на столе Евгенидиса.
— В библиотеке беспорядок, — сказал Евгенидис.
— Да, я заметил. Я попросил Алдмениана найти анатомический атлас, он куда-то запропастился.
— Тогда почему никто не прибрался?
— Это ваша библиотека.
— Не моя. Это царская библиотека. Я только живу здесь.
— Чья бы она ни была, я думаю, вы единственный, кто знаком с порядком расстановки книг.
Врач собрался уходить.
— Гален, — позвал Евгенидис.
— Да?
— Уберите ваш мусор с моего стола. Я собираюсь немного поработать.
Гален фыркнул.
— Я поищу, кого можно прислать вам на помощь. Кто не слишком занят.
Несмотря на нелюбезный ответ Галена, один из его помощников явился вскоре после обеда, чтобы забрать лекарства, чашки и неиспользованные повязки. Евгенидис посмотрел на оставшийся беспорядок, но не двинулся с места. Он отвернулся и смотрел в огонь до конца дня. Рабочий стол остался нетронутым.
Утром он собрал рассыпанные по столу писчие перья. Он бросал их по одному в пенал, и они падали с тихим стуком. Когда пенал наполнился, он пошевелил перья пальцем, а потом закрыл крышку и вернулся на свое место перед очагом.