Царица Аттолии
Шрифт:
— Не думаю, что это игла, так что нам пока рано говорить о нарушении клятвы. — он поднял стаканчик. — Выпейте это сейчас.
Когда Евгенидис проснулся в следующий раз, окулист уже прибыл. В комнате горели свечи, огоньки которых отражались в многочисленных стеклах окон и освещали двух мужчин, сидящих на кровати. Гален разбудил его легким прикосновением руки, но даже это нежное касание отозвалось горячими толчками крови в руке, тупой болью в голове и жжением в глазах. Евгенидису казалось, что оба его глаза забиты горячим песком, а все остальное тело горело так, что он не был уверен,
Окулист осмотрел его со всей осторожностью, поднося к лицу зажженную свечу и потом отводя руку прочь.
— Когда вы заметили заражение?
Евгенидис покачал головой и сразу пожалел об этом. Он не знал, в какой день это случилось, и как долго он пробыл в тюремной камере. Он пытался вспомнить, но его разум балансировал на краю черной ямы, заполненной воспоминаниями, которые тянулись к нему, извиваясь змеиными телами, и грозили утопить.
— До того, как мне отрезали руку, — наконец сказал он.
Окулист посмотрел на врача.
— Около недели назад, — ответил тот. — Десять дней максимум.
Окулист снова поднял свечу. Евгенидис вздрогнул, но промолчал.
— Глаз цел, — заявил окулист. — От иглы он был бы значительно краснее и более чувствителен к свету. Держите его в чистоте и накладывайте примочки. — он посмотрел на Евгенидиса и уверенно произнес: — Сотни маленьких детей каждый год переносят это заболевание, и их зрение восстанавливается полностью. Вам незачем волноваться на этот счет.
«На этот счет», подумал Евгенидис, и когда Гален предложил ему еще дозу опиума, он выпил все до дна и уснул.
В Аттолии царица сидела за ужином. Зал был освещен лучшими свечами, еда была превосходной. Царица почти не ела.
— Сегодня вечером ваши мысли где-то далеко отсюда, Ваше Величество, — сказал человек, сидящий справа от нее на самом почетном месте.
— Вовсе нет, Нахусерех, — заверила Аттолия мидийского посла. — Вовсе нет.
Лихорадка Евгенидиса усилилась. Он соскользнул в яму с воспоминаниями, и Гален несколько раз давал ему опиум, чтобы дать возможность немного отдохнуть. Он больше не узнавал ни Галена, ни его помощников, и им приходилось бороться за каждый глоток лекарства. Приходилось держать его, причем Гален наваливался всем своим весом на грудь и заливал опиум в открытый рот, пока Евгенидис кричал и ругался. Чтобы не расплескать настойку, Гален зажимал нос юноши и оттягивал вниз подбородок. Евгенидис не мог дышать, пока все лекарство не было проглочено, но боролся изо всех сил, пытаясь отвернуть голову в сторону. Гален чувствовал, как худое тело дугой изгибается под ним, пытаясь сбросить с себя тяжкий груз. Нет, он должен был совсем обессилить и почти потерять сознание, чтобы принять лекарство.
Бледная Эддис ждала в библиотеке.
— Он не поблагодарит вас, за то, что вы подслушивали под дверью, — сказал военный министр, садясь рядом с ней.
Он тоже пришел в библиотеку проведать сына.
— Вы когда-нибудь…
— Слышал, чтобы он так кричал? Нет.
Эддис тоже не могла припомнить ничего подобного. Эти крики звучали так, словно его сажают на кол.
— Ему стало хуже?
Отец Евгенидиса покачал головой.
— По-прежнему, я думаю. — он поерзал в своем кресле. — Если он так отчаянно сопротивляется, когда ему пытаются дать опиум, значит у него еще есть кое-какая силенка.
— Это происходит каждый раз?
Военный министр кивнул. Царица поднялась со стула и решительно подошла к двери спальни.
— Евгенидис! — рявкнула она, как заправский фельдфебель.
Гален оглянулся, намереваясь отправить ее прочь, но фигура на кровати замерла. Евгенидис приоткрыл глаза, моргая в недоумении. Люди вокруг кровати немного расслабились.
— Прекрати вести себя как лошадиная задница и выпей настойку, — приказала она.
Евгенидис сглотнул и вздрогнул, когда горькая жидкость потекла по пищеводу. Гален взял его за руку.
— Моя царица? — неуверенно прошептал Евгенидис, мысли которого все еще путались.
— А теперь спи, — приказала Эддис.
Евгенидис, послушный своей царице и опиуму, закрыл глаза.
— Подействовало, — удовлетворенно сказал министр, когда она вернулась в библиотеку, чтобы сесть рядом с ним.
— Подождем, что скажет Гален, — ответила царица, чувствуя себя неловко, но она терпеливо сидела на стуле, и не собиралась возвращаться к ожидавшему ее министру торговли.
К ее удивлению, появившийся в дверях врач был доволен результатами ее вмешательства.
— Он узнал вас, хотя не признавал никого. Возвращайтесь, когда сможете.
Утром Эддис сидела у постели Евгенидиса, ожидая его пробуждения. Она спросила Галена о синяках под глазами, и он ответил, что эти черные пятна являются старой кровью, скопившейся под кожей после удара по голове. Она тоже предполагала удар в лицо, но не понимала, почему нос не был сломан, если кровоизлияние оказалось таким сильным. Гален объяснил, что кровотечение началось от удара в лоб, после чего кровь просочилась в глазницы. Он предупредил, что синяки исчезнут не раньше, чем через несколько недель. С темными кругами под глазами лицо Евгенидиса казалось еще тоньше, а кожа бледнее.
Она сидела и смотрела, как он спит, вспоминая, как часто раньше видела его с синяками. Он часто получал их в драках с двоюродными братьями. Они дразнили его за его имя и становились все злее по мере того, как возрастал к нему интерес его деда. У Евгенидиса был острый язык, иногда опережающий его мысли, и его ответные насмешки зачастую были более болезненными и меткими, чем усилия всех братьев вместе. Чаще всего их споры заканчивались шишками и синяками.
После смерти матери Евгенидис не стал долго ждать, чтобы сообщить отцу о своем намерении стать Вором Эддиса. Его отец, еще не залечивший рану после потери жены, был в ярости. Евгенидис бесстрашно воевал с отцом, и оба они изливали свою скорбь и гнев в присутствии всего двора. Кузены и кузины, боготворившие военного министра, усилили свои нападки на Евгенидиса, и их взаимная неприязнь росла, пока Евгенидис не перебрался из общей спальни мальчиков в единственное свободное во дворце помещение — комнату, смежную с редко используемой дворцовой библиотекой.