Царица поверженная
Шрифт:
Чем снискал благодарность и любовь египтян.
Он прибыл в Александрию в ясный холодный день. Гонцы возвестили о нем заранее, так что я распорядилась вывесить на вратах Солнца гирлянды, а широкую Канопскую дорогу вымести и украсить. Расставленные вдоль дороги гвардейцы должны были указывать ему дорогу ко дворцу, трубачи возвещать о его появлении сигналами, ворота надлежало распахнуть, едва он появится на виду.
Между первым звуком трубы, раздавшимся у городских ворот, и последним, зазвучавшим у ворот дворцовых, прошло немало времени, поскольку Антонию и его спутникам
– Антоний! – раздавались крики. – Радуйся, Антоний! Оставь трагическую маску для Рима, нам больше по душе комическая!
А потом я увидела, как он легкими уверенными шагами, с прямой спиной, высоко держа кудрявую голову, поднимался ко мне по широким ступенькам дворца. Голова его была не покрыта, он не надел ни лаврового венка, ни даже шлема, вместо парадных доспехов или официальной тоги на нем была обычная дорожная одежда. Да и зачем украшения тому, кто лучится жизнерадостной силой и уверенностью? Будь он простым гражданином, его атлетическая красота и горделивое достоинство все равно покорили бы сердца. Неудивительно, что и мое сердце радостно подскочило.
Увидев меня, он остановился на полпути на ступеньках, и его лицо озарила лучезарная улыбка. Отбросив назад закружившийся вокруг него плащ, Антоний протянул мне руки в радостном приветственном жесте.
– Моя прекрасная царица! – промолвил он, после чего медленно преодолел несколько оставшихся между нами ступеней.
– Мой самый желанный гость! – отозвалась я, протягивая ему руку.
Он поднес ее к губам, и я ощутила их волнующее прикосновение.
– Наконец-то ты вернулся в город, который любит тебя, – сказала я, побуждая его встать рядом со мной. С верхней площадки лестницы мы могли обозревать большую часть Александрии: длинные портики Гимнасиона, обширный комплекс Мусейона, а дальше, на юг, – массивную громаду храма Сераписа и поблескивающую водную гладь озера Мареотис. – Ты помнишь?
– Я помню все, – ответил он.
Навстречу ему вышли все мои сановники, кроме Олимпия: Мардиан, Эпафродит, командир македонской придворной гвардии, гимнасиарх, глава Мусейона, верховные жрецы Исиды и Сераписа. Цезарион тоже был здесь, но приветствовал гостя отдельно от всех – он восседал на троне, с диадемой на голове.
Антоний направился к нему, и Цезарион сказал:
– Добро пожаловать, мой родич Антоний.
Они и в самом деле приходились друг другу хоть и не близкими, лишь в четвертой степени, но родственниками. Это свойственно Цезариону – знать такие подробности.
– Благодарю тебя, мой царственный родич, – отозвался Антоний, преклонив перед ним колено, после чего вдруг запустил руку за пазуху своей туники. Стражи по обе стороны трона напряглись, сжав рукояти мечей.
– Вот, смотри, какую диковинную ящерицу я поймал в Тире, в своей резиденции! – промолвил Антоний, показывая мальчику пупырчатое зеленое существо с выпученными глазами. – Мне подумалось, что в Александрии таких нет, и я решил преподнести его вашему величеству.
Цезарион улыбнулся, подался вперед и принял подарок. При этом от меня не укрылось, что на лице Антония появилось нечто вроде удивления, но он тут же замаскировал его словами:
– Думаю, вы с ней подружитесь. Или с ним. Должен признаться, я не умею их различать.
Цезарион рассмеялся, как обычный шестилетний мальчонка.
– Я тоже, – признался он. – Но я с этим разберусь.
– Конечно разберешься, – согласился Антоний. – Я уверен, с ящерицами можно поладить, а никаких хлопот не будет.
После официальной церемонии встречи, взаимных представлений, приветственных речей, преподнесения даров, раздачи указаний о размещении свиты и личной охраны мы с Антонием наконец остались наедине в одном из отведенных ему дворцовых покоев. Апартаменты были достаточно просторны, чтобы служить и местом отдыха, и резиденцией. Он мог заниматься здесь теми делами, что неизбежно следуют за ним по пятам даже на край света. Правда, пока неотложные заботы его не догнали, и по окончании обеда он был свободен. Небосклон еще окрашивали последние отблески вечерней зари, но во всех помещениях уже зажгли светильники.
– Я давно мечтал вернуться в Александрию, – сказал Антоний, выглядывая в окно.
– Почему же было так трудно тебя уговорить? – спросила я.
– Потому что Александрия – не просто город: это ты. И всем понятно, что я приехал не для того, чтобы побывать в Мусейоне или посетить маяк, но чтобы увидеть царицу.
– Это была шутка, – сказала я. – Мне тоже понятно, что это значит.
Потом я вспомнила его разговор с Цезарионом, а особенно мимолетно промелькнувшее на его лице удивленное выражение и спросила:
– Что ты думаешь о моем сыне?
Антоний покачал головой:
– Меня поразило сходство с Цезарем, особенно в движении. Вот уж не думал, что увижу Цезаря снова.
– Да. Меня это и радует, и навевает грустные воспоминания.
– Увидев его, никто не усомнится, что он сын Цезаря.
– Даже Октавиан? – спросила я.
– Особенно Октавиан, – ответил Антоний.
– Антоний, что мне делать? – вырвалось у меня. – Я не могу стоять и смотреть, как сына Цезаря оттесняют в сторону, пренебрегают им. Я знаю, что у него нет законного права претендовать на что-либо в Риме, но… ты видел его. Ты меня понимаешь.
– Понимаю. – Он помолчал. – Но правда сильна. Я знаю, что наступит день…
– Мы должны приблизить этот день! – страстно заявила я. – Разве ты не понимаешь, что у судьбы лишь один ключ от дверей удачи, а остальные – у решимости и воли? Судьба не высечена в камне, она переменчива. Она ждет. Мы должны показать ей, что намерены добиваться результата.
– Однако, – откликнулся он, несколько смущенный моим напором, – взламывать врата судьбы тоже не стоит. – Он помолчал. – Нам надо усвоить урок Цезаря: случай и коварство ничтожных людишек превозмогли и его гений, и его мощь.
Антоний взял мою руку и накрыл ее своими ладонями.
– Я сделаю все, что в моих силах, дабы Цезарион стал наследником Цезаря. Но сейчас он царь Египта и твой сын. Не такой уж плохой удел.
Я улыбнулась, сознавая, что по большому счету Антоний прав. Да и какая мать пожелает, чтобы ее дитя устремилось в бурные, опасные – зачастую смертельно опасные – воды римской политики? Египет гораздо спокойнее.
– Ты устал, – сказала я. – Мне не следовало беспокоить тебя политическими вопросами. Пойдем, – я потянула его за руку, – тебе нужно прилечь, поспать…