Царица поверженная
Шрифт:
– Да, – без обиняков сказала я. – Женись на мне. Мы объединим наши силы, и я никогда не предам тебя и не покину. Я смогу дать тебе все, чего ты захочешь.
– Все, чего захочу? Но я не желаю большего, чем то, что уже есть у меня.
– Однако ты рискуешь лишиться этого. Хотя бы ради сохранения имеющегося тебе придется потянуться за большим.
– Я не Цезарь, – проговорил он после недолгого раздумья. – То, от чего трепетало его сердце, меня не искушает. Если ты думаешь, что нашла второго Цезаря, я должен разочаровать тебя.
– Мне не нужен второй Цезарь. Мне нужен Антоний, занимающий
– Да, звучит возвышенно: судьба, предназначение. Но мне следует подумать о том, что это означает в действительности.
– Неужели союз со мной внушает тебе отвращение?
Он рассмеялся:
– Как ты можешь так говорить?
– Ты ведешь себя так, будто хочешь отстраниться.
Он промолчал.
Я выдержала паузу, а потом заявила:
– Будь осторожен, а не то я сама могу сговориться с Октавианом! Он колебаться не будет, ибо алчет славы и готов добиваться ее любой ценой.
– Надеюсь, ты шутишь.
На сей раз Антоний выглядел встревоженным. Похоже, мне удалось задеть его за живое.
– Я никогда не выйду за Октавиана, – торопливо заверила его я. – Если только не получу гарантии, что он будет обращаться со мной как с Клавдией.
– Ну уж нет, гарантий ты не получишь. Я знаю, что он пылает к тебе страстью.
– С чего ты взял?
Для меня такое заявление стало полной неожиданностью.
– По всему видно. И знай: скорее я предпочту убить тебя, чем дам ему возможность удовлетворить эту страсть!
Час от часу не легче. Собственническая ревность Антония оказалась для меня таким же открытием, как и вожделение Октавиана.
– Тогда оставь меня себе. Легально, – настаивала я.
– Наш брак не признaют в Риме.
Да, я слышала это и раньше. Но будь я его единственной женой, Риму пришлось бы со мной считаться.
– Итак, я предложила – ты отказался.
Я встала, собираясь уходить, и как можно более непринужденно добавила:
– Твой отказ ранит меня.
– Я не отказываюсь. Просто в политическом отношении…
– Знаю. Наше волшебное царство заканчивается там, где начинается политика.
В ту ночь я мерила шагами комнату, пока встревоженная Хармиона не осведомилась, дать ли мне снотворного. Мне, однако, требовалось не забытье, а нечто противоположное: способность мыслить ясно, четко, логично – как никогда раньше.
Антоний получил возможность, какая представляется раз в жизни и далеко не каждому. Если бы Цезарь, несмотря на все разговоры о фортуне, не нашел смелости ухватить удачу за хвост, он бы остался сидеть на обочине дороги. Но он схватил ее, не дал ей вырваться, и в результате родился новый мировой порядок. Началось преобразование мира, которое никто уже не повернет вспять.
Рим установил господство и над миром Запада, и над частью Востока. Разумеется, легче захватить девственные земли – такие, как Галлия, – населенные примитивными племенами, чем покорить царства, существовавшие с незапамятных времен: Вавилон, Сирию, Аравию. И Египет, древнейшее и крупнейшее из всех. Что мог сделать с ними Рим? Они никогда бы не стали подлинной его частью, не перешли на латынь, не восприняли римский образ мысли. Однако
Александр строил свою державу иначе: он пытался выковать новый народ на основе старых, старался ничего не утратить, но сохранить в целости. Цезарь во многом походил на Александра, и его слишком широкие, по меркам косного Рима, взгляды стали одной из причин его гибели. А вот Октавиан – типичный римлянин, чье видение мира ограничено рамками Рима или, в крайнем случае, Италии. Если его подход станет доминирующим, Восток увянет и умрет, вытоптанный подкованными сапогами римских солдат.
А Антоний? Широтой взглядов и терпимостью он напоминал Цезаря. У него не имелось предубеждения против «неримского». В Риме его пристрастие к наряду Диониса вызывало насмешки, а у восточных подданных порождало симпатии. Он с уважением относился к чужим обычаям, верованиям и традициям. Он был единственным из римлян, кто практически перестал носить тогу. Даже Цезарь не зашел так далеко.
Глядя на мигающий огонь маяка, я вспомнила о том, что сейчас именно Александрия является средоточием духа и мудрости эллинского мира. Ее звезда не должна погаснуть. Но если Октавиан возьмет верх, такой исход станет весьма вероятен.
Империей не могут управлять два человека: в итоге один из них непременно посягнет на верховную власть. Октавиан на это способен, без сомнений. Но ему потребуется время, чтобы накопить силы. Начнись противостояние сейчас, он проиграет.
А вот у нас с Антонием есть шанс продолжить дело Цезаря. Тезис о невозможности одновременного правления двоих не относится к семейной чете: мужу и жене ничто не мешает править совместно. Я держала под рукой народы Востока, Антоний – западные провинции. А наши дети встали бы во главе державы, населенной новым народом – подлинными гражданами мира.
Наши дети… Ибо, как я только что поняла, у нас должен родиться ребенок. Он будет носить мантию обоих миров, и западного, и восточного, не разделяя их.
На тот момент Антоний имел наивысший авторитет во всем цивилизованном мире: мститель за Цезаря, победитель при Филиппах, старший партнер Октавиана. Ему оставалось лишь протянуть руку за высшей властью – и разве он не должен сделать это, хотя бы во имя процветания Ойкумены? И разве я, верная его соратница, не помогла бы ему, уравновешивая на весах мирового баланса груз Рима и Запада? Почему же я не в силах объяснить ему это так, чтобы он согласился?
Я опустилась на кровать.
Слишком уж он скромен в желаниях, слишком порядочен, слишком следует своим обязательствам перед Октавианом и триумвиратом (которому суждено испустить дух уже через три года). Октавиан, не теряя зря времени, набирает силу. Что будет, когда он ее наберет? Сила не появляется из ниоткуда, а добывается за чужой счет: усиление Октавиана означает ослабление Антония.
«Ох, Антоний, – мысленно взывала я, – пробудись! Возьми то, что дает тебе судьба! Она никогда не предлагает дважды».