Царица поверженная
Шрифт:
– Как решит твоя мама. – Антоний кивнул головой в мою сторону. – Ты не против, если мы после обеда займемся боевыми искусствами? Думаю, твой мальчик – прирожденный солдат. Да и как иначе, если его отец – сам Цезарь, а мать – столь грозная и воинственная царица.
– Может быть, тебе следует поучить и меня? Я не очень хорошо владею мечом.
– Ночью ты владела им достаточно ловко.
Меч оставался у меня, и я поняла, что он просит вернуть его.
– С твоим мечом все в порядке. Хармиона, принеси его.
Когда Хармиона доставила меч, я передала его Антонию со словами:
– Носи с честью.
Вернулись
– Теперь мы часто будем этим заниматься, – сказал Антоний. – Ему понравилось, а воинское искусство еще никому не мешало. В дворцовых покоях мальчику трудно стать настоящим мужчиной. Когда Цезарион станет постарше, он сможет пойти со мной в поход – не сражаться, конечно, но увидеть войну собственными глазами.
Я почувствовала, как у меня на глазах выступили горячие слезы. Именно этого и хотел бы для нашего мальчика Цезарь! О боги, как мне благодарить вас за Антония – человека, понимающего мальчиков и способного дать Цезариону то, чего не могу я. Ведь он прав: чему может научиться среди женщин и евнухов сын Цезаря, которому по его рождению предназначено место среди великих мужей?
– Спасибо тебе, – вымолвила я, не в состоянии сказать больше.
День проходил за днем. Теперь, в воспоминаниях, их круговращение видится мне ярким и многоцветным, чем-то вроде танца с шалями. Зима служила оправданием праздности, отстраненности от дел и забот. Amimetobioi – «неподражаемые» – на своих регулярных встречах старались превзойти друг друга в пьянстве, игре в кости и устройстве развлечений. Во дворце постоянно жарились на вертелах несколько быков, так что в любой час дня или ночи нагрянувшие без предупреждения гости могли рассчитывать на жаркое. И не только жаркое – у пекарей всегда были наготове изысканные медовые лепешки, изготовленные на разных, но равно драгоценных сортах меда: светлых – аттическом, родосском, карийском – и темных, из Испании и Каппадокии. Вина лились рекой – от липко-сладкого драгоценного прамнейского до яблочного с острова Тасос, вина из Библоса и хианского, разлитого в амфоры с печатью сфинкса. Охоту сменяли поездки на слонах или состязания на колесницах наперегонки с ручными гепардами. Эти звери вместе с нами проносились по широким улицам города и выбегали за стены к песчаным грядам.
Иногда мы с Антонием вдвоем, без сопровождения, бродили по ночным улицам Александрии, ничем не выделяясь среди простых людей. Тем самым мы получали возможность прислушаться к разговорам, песням и перебранкам горожан, понаблюдать за их повседневной жизнью. По возвращении мы порой устраивали переодевание и дома: он наряжался куртизанкой, а я изображала ищущего утех мужчину. Играм я предавалась с тем же азартом, с каким Цезарион изучал военные искусства. Эти дни подарили мне детство, которого в должное время я была лишена. Во всяком случае, не припоминаю, чтобы прежде у меня находилось время для беззаботного и шаловливого веселья.
Поздно ночью, когда мы оставались вдвоем в темноте спальни, мне казалось, что там сосредоточивался весь мир. Все прочее отступало, не дерзая посягнуть на наше уединение.
– Не
– Не думаю, что ты томился в одиночестве, – заметила я, не испытывая при этом ни малейшей ревности к своим предшественницам.
– Нет, не в одиночестве. – Он тихонько рассмеялся. – Но все это было лишь преддверием. Тогда, конечно, я этого не понимал, но теперь вижу: я всегда грезил о встрече с тобой.
Я вздохнула и повернула голову, счастливо покоившуюся на его плече.
– Грезы… Мне кажется, что и это грезы. Эта спальня, эта постель – наше волшебное царство.
– Царство, где мы с тобой – и царь с царицей, и единственные обитатели, – подхватил Антоний, пробегая кончиками пальцев по линии моего носа и губ. – Особенное царство.
– О Антоний, я люблю тебя! – вырвались сами собой слова. – Ты освободил меня.
– Как можно освободить царицу? – спросил он.
– Ты открыл для меня истинную свободу – вольно цветущий сад земных радостей.
Да, с тех пор как он приехал, я все время бродила по такому саду с диковинными пышными цветами, чьи бутоны раскрываются ради моего удовольствия всякий раз, когда я прохожу мимо. Сад, где всегда найдется тень, прохладный туман или уютная беседка за поворотом дорожки.
– Я бы назвал их неземными радостями, – сказал он. – Ибо ничто не происходит на земле без наших усилий, моя любовь. – Он повернулся ко мне и поцеловал меня долгим поцелуем. – Даже это.
И мне действительно потребовалось усилие, чтобы поднять голову.
Однако ни одна зима не бесконечна, и с приближением весны море постепенно успокаивалось. Становилось теплее, ветра слабели, дело шло к открытию навигации. Но если прежде я всегда ждала весны с нетерпением, то теперь я ее страшилась, опасаясь вторжения внешнего мира в мое замкнутое волшебное царство. Мне хотелось остаться в нем вечно. Во всяком случае, до тех пор, пока я не наполнюсь любовью так, что сама воскликну: довольно!
До этого было еще далеко, когда в порт пробились первые корабли из Италии и Сирии. Они доставили римских военных курьеров, сообщивших Антонию, увы, невеселые новости.
– Все валится в преисподнюю! – заявил он, качая головой, когда я пришла к нему.
У его ног валялись скомканные донесения из Рима и Тира.
– Что это? – Я нагнулась, чтобы поднять их.
– В Италии война, – промолвил Антоний. – Моя жена…
Он умолк.
Да, волшебному царству грез настал конец. К нам бесцеремонно вломился внешний мир.
– Похоже, моя жена Фульвия и мой брат Луций развязали войну против Октавиана.
– Почему?
Я стала читать письмо, но оно было очень длинным.
– Сложно объяснить. По-видимому, они почувствовали, что Октавиан решил воспользоваться своим положением, чтобы устроить своих ветеранов, дать им лучшие земли и так завоевать популярность. В том числе и за мой счет. Короче говоря, они выступили против него, а в результате оказались осажденными в Перузии. – Он пробежал пятерней по волосам. – Мои легионы находятся поблизости, но без моего приказа на помощь не выступили. И это хорошо.
– Что же хорошего? – не поняла я. – В поражении ничего хорошего нет.