Царица Проклятых
Шрифт:
«Ты будешь убивать во имя меня и ради того, что начато мною, и я дарую тебе величайшую свободу: я скажу, что убить твоего смертного брата – правое дело».
– Идите, – громко сказала она. – Оставьте этот храм навсегда. Оставьте мертвых на милость снегов и ветров. Говорите со своим народом. Грядет новая эра, и те мужчины, кто прославлял смерть и убийство, получат свою награду; и вы обретете эру покоя. Я вернусь к вам. Я наставлю вас на путь истинный. А тем временем верьте в меня и в то, чему стали свидетелями. И скажите остальным, что они тоже могут уверовать. Пусть мужчины придут и узрят, что их ожидает. Ждите моего знака.
Единой
По долине пронесся ветер; из храма на вершине горы донесся новый глухой удар колокола. Ветер рвал с трупов скудные одежды. Пошел снег, сначала слабый, мягкий, затем – густой; он покрывал коричневые ноги, руки и лица, лица с открытыми глазами.
Развеялась атмосфера благополучия, и все отвратительные аспекты случившегося опять обрели очертания; никуда от них было не деться. Женщины, видение… Трупы в снегу! Неоспоримые свидетельства разрушительной и губительной силы.
Тишину нарушил тихий звук: внутри храма что-то падало и разбивалось…
Я повернулся к Акаше. Она неподвижно стояла на маленьком утесе, плащ свободно ниспадал с плеч, кожа казалось такой же белой, как падающий снег. Ее глаза были устремлены на храм. Звуки не прекращались, и я понял, что происходит внутри.
Разбиваются бочонки с маслом, падают канделябры. С мягким шепотом огонь перекидывается на ткань. Наконец из колокольни и из-за задней стены повалил дым, густой и черный.
Колокольня содрогнулась; страшный грохот эхом отразился от далеких утесов, посыпались камни, и башня обрушилась на долину. Колокол, издав прощальный удар, исчез в мягкой белой бездне.
Храм был охвачен огнем.
Мои глаза слезились от дыма, который вместе с угольками и сажей пригнал к тропе ветер.
Я смутно сознавал, что, несмотря на снег, мне совсем не холодно. Что после стольких убийств я не чувствую усталости. Моя плоть даже стала белее, чем раньше. И легкие впитывали воздух так свободно, что я не слышал звуков собственного дыхания; сердце билось тише и ровнее. Холодела только израненная душа.
В первый раз в жизни, будь то жизнь смертная или бессмертная, я боялся, что могу умереть. Я боялся, что она уничтожит меня, причем имея на то причины, потому что я попросту не смогу повторить то, что сделал. Я не смогу участвовать в исполнении ее замысла. И я молился, чтобы обрести в себе силы отказаться.
Она положила руки мне на плечи.
– Повернись и посмотри на меня, Лестат.
Я исполнил ее просьбу. И опять передо мной предстало воплощение самой обольстительной красоты.
«Я твоя, любимый. Ты – мой единственный настоящий спутник, мое самое отточенное орудие. И тебе это известно».
И вновь дрожь волной прошла по моему телу.
«Господи, где же ты, Лестат? Ты собираешься утаить то, что у тебя на душе?»
– Акаша, помоги мне, – прошептал я. – Объясни. Зачем ты хотела, чтобы я совершил это убийство? Что ты имела в виду, когда говорила, что мужчин следует наказать? Что на земле воцарится покой? – Какие глупости я произносил! Глядя в ее глаза, я мог поверить, что она – богиня. Она вытягивала из меня уверенность, как кровь.
Меня внезапно затрясло от страха. Затрясло. Я впервые понял, что значит это слово. Я хотел еще что-то сказать, запнулся, но в конце концов выпалил:
– Во имя какой морали все это случится?
– Во имя
Меня охватила злость. Я ничего не мог поделать. Внутри у меня все кипело.
– Да как ты смеешь делать подобные вещи?! – воскликнул я. – Отсылать прочь эти невежественные души, забив им головы безумной ложью!
Она молча уставилась на меня; казалось, она меня ударит; ее лицо застыло, как у статуи.
«Ну вот, момент настал, – подумалось мне. – Я умру, как Азим. И не смогу спасти ни Габриэль, ни Луи. Не смогу спасти Армана. Я не буду сопротивляться, потому что это бесполезно, – даже не шелохнусь. Если придется бежать от боли, уйду как можно глубже в себя. Я обрету какую-нибудь последнюю иллюзию, как Беби Дженкс, и буду держаться за нее, пока не перестану быть Лестатом».
Она не двигалась. На горе догорал огонь. Снегопад усилился, и она стала похожа на безмолвный призрак, сама белая как снег.
– Ты действительно ничего не боишься, да? – спросила она.
– Я боюсь тебя, – ответил я.
– О нет, я так не думаю.
Я кивнул.
– Боюсь. И скажу тебе, кто я такой. Я мерзкий червь на лице земли. И не более того. Гнусный убийца, охотящийся за людьми. Но я знаю, кто я! И не притворяюсь кем-либо другим. Ты же перед этими невежественными людьми объявила себя Царицей Небесной! Как ты собираешься оправдать эти слова и как они отзовутся в недалеких наивных умах?
– Какая самонадеянность, – сказала она. – Какая невероятная самонадеянность, и все-таки я тебя люблю. Я люблю твое мужество, даже твою опрометчивую безрассудность, которая всегда тебя спасала. Я даже глупость твою люблю.
Как ты не понимаешь? Нет такого обещания, которое я не могла бы сдержать! Я превращу мифы в реальность! Я и есть Царица Небесная! И Небеса воцарятся на земле. Я и есть именно та, кем себя называю!
– О Господи Боже, – прошептал я.
– Не говори пустых слов. Эти слова никогда ни для кого ничего не значили! Ты стоишь рядом с единственной богиней, которую тебе суждено увидеть. Ты – единственный бог, которого узнают эти люди! И теперь ты должен мыслить, как подобает богу, мой прекрасный. Ты должен перебороть свои ничтожные эгоистичные амбиции. Неужели ты не понимаешь, что произошло?
Я покачал головой.
– Ничего я не понимаю. Я схожу с ума.
Она запрокинула голову и засмеялась.
– Мы – это то, о чем они мечтают, Лестат. Нельзя их разочаровывать. Если мы их разочаруем, то предадим истину, заключенную в земле, по которой ступаем.
Она отвернулась от меня. Она еще раз поднялась на край заснеженного камня, где стояла прежде. Она смотрела вниз, на долину, на тропу, врезавшуюся в острый утес, на пилигримов, повернувших вспять, когда женщины передали им ее слова.